Каким образом она открыла глаза в отведенном покое, Бану не поняла. Но судя по тому, что рядом сидел Гистасп, все обошлось и, скорее всего, все живы. Прочтя в лице госпожи невиданное замешательство, Гистасп пояснил, что почти сразу прибыл еще один гонец, сообщивший, что пурпурные выставили по всему периметру лагеря белые флаги. Однако ситуация в высшей степени напряженная. Иден велел взять под стражу прибывших командиров Бану, потому что «так недвусмысленно нарушить соглашение, которое едва успели подписать, недостойно дочери Пурпурного дома». Энум даже порывался разорвать бумагу, но Иден присмирил сына, убедив не рубить с плеча.
Командиры и старшие офицеры Бану, назначив замены, сдались Ниитасам, войдя в замок, и сейчас содержались под надзором. Теперь все ожидали только того, когда Бансабира придет в себя и предпримет хоть что-нибудь.
Что-нибудь, что определит все.
Бану вновь схватилась за виски.
— Ты видел кого-нибудь? Ты что-нибудь знаешь? Что произошло?
Гистасп кивнул:
— Нииму удалось каким-то образом перехватить Дана и перекинуться парой слов. Судя по всему, Ранди Шаут напал на них всей ордой.
В голове женщины заколотило еще сильнее.
— Сколько погибло перед тем, как им удалось сбежать?
— Почти тысяча.
Бану вздрогнула, зажмурившись так, будто ей со всей силы ввернули в висок громадный ржавый гвоздь.
— Госпожа, — Гистасп подался к танше. — Что с вами?
— Ничего, — измученно выговорила Бансабира, отвела руки командующего и с трудом поднялась с кровати. Гистасп встал тоже.
— К утру дед явно пошлет за вами.
— Это самое позднее, — выдохнула Бану. Ненадолго повисла тишина.
— Что мне делать? — спросила дрожащим и слабым голосом. Совсем не похожим на тот, что уже больше полутора лет привычно раздавал указания. — Мне нужен совет, — выговорила, подойдя к окну и приоткрыв ставни. Широко не распахнешь — если станет ясно, что она уже на ногах, отчитываться и что-то предпринимать придется сейчас же, — но свежий воздух был нужен как никогда. До рассвета, судя по всему, оставалось часа полтора, не больше.
— У… у меня его нет, — так же сдавленно, не своим голосом произнес мужчина. — Простите, у меня нет для вас совета, госпожа.
Гистасп склонил голову — явно раскаиваясь за некомпетентность и принимая наказание, но Бансабира не обратила внимания. Сделав несколько растянутых вдохов, затворила окно и уткнулась лбом в ставню. В комнате было темно — горела всего пара лампад, — но Гистасп, вновь поднявший взгляд, отчетливо это видел. Как и безвольно вытянувшиеся вдоль тела руки.
— Мне так нужен совет, Гистасп, — практически взмолилась Бану. — Скажи хоть что-нибудь.
Должно быть, никто и никогда, ни один человек, не видел ее такой, какой видел сейчас он, невольно подумал Гистасп. И ему тоже не полагается видеть ее такой. Никому не полагается. Эта танша должна всегда быть таншей — сильной, умной, насмешливой, временами жестокой, порой — милосердной. Но точно не простой уставшей женщиной на грани истерики.
— Тану, — нежно позвал мужчина. Бансабира нервно подернула плечиком.
— Выйди, Гистасп, — севшим голосом велела Бану. Гистасп напрягся. — Выйди, я сказала.
Ну же, выходи, в отчаянии молила Бану. Уходи, пока я еще стою. Ты не должен видеть меня такой. Никто не должен, и особенно — ты. Уходи, дурень, ты ведь всегда беспрекословно подчинялся моим приказам, так чего стоишь?! Ну же! Ну же, идиот! Ну…
Бансабира содрогнулась, когда Гистасп вопреки приказу подошел вплотную и, развернув, обнял ее, прижимая голову к своему плечу. Казалось, даже пришлось удержать женщину, чтобы судорога от прикосновения повторно не пронзила все тело. Бану уперлась в грудь соратника обеими руками, стараясь оттолкнуться, отстраниться, но Гистасп не пускал.
Бану обмякла, задрожав. Командующий потом не мог сказать, рыдала в тот момент танша или нет — никаких характерных звуков или действий не происходило.
Простояли немало. Гистасп не торопил Бану, крепко обнимая спину и плечи. Она и так слишком долго тащила на себе неподъемное для семнадцатилетней девчонки дело. Она и так контролировала себя лучше, чем все беременные женщины, которых он когда-либо знал, хотя боялась происходящего не меньше, чем они. Нет смысла отрицать — Бансабира прожила последние полгода в жутком страхе, осознал Гистасп, том самом, какой особенно присущ будущим матерям в военное время. И тем не менее, так долго держалась достойно. Да и сейчас…
Мужчина прижал тану еще крепче — насколько было возможно. Он не отпустил бы ее сейчас, даже если бы явился Гобрий и во всю свою неуемную гортань заорал в ухо, что это предосудительно. Что это недопустимо — обниматься ночью с тану Пурпурного дома, будь ты хоть трижды ее сподвижником! Но разве он, Гистасп, не знал ее маленькой семилетней девочкой? Прошло ведь всего десять лет с тех пор. Он может позволить этому ребенку мгновение слабости, и если не должен стать ему свидетелем, не станет. Не увидит того, чего не хочет видеть, а обо всем, что услышит, — не скажет никому. В конце концов, сплетником Гистасп никогда не был.
Бансабира оттолкнулась от Гистаспа внезапно, упершись ему в грудь неожиданно твердыми руками. Глаз все еще не поднимала, однако голос уже был сух:
