Внутреннее мемо напугало Ната Флайджера, хотя тот и не понимал почему. Речь шла всего-навсего о том, что обнаружен Ричард Конгросян. Оказывается, знаменитый советский пианист, психокинетик, играющий Брамса и Шумана не прикасаясь пальцами к клавишам инструмента, скрывается в летнем доме в Дженнере, штат Калифорния. И если повезет, «Электроник мьюзикал энтерпрайз» сможет наконец записать Конгросяна. Тем не менее жило в душе Флайджера странное беспокойство…
Возможно, причиной тому были сумрачные, влажные леса, заполонившие северную часть прибрежной Калифорнии, – Нат их терпеть не мог, ему больше нравились сухие земли в окрестностях Тихуаны, где размещался центральный офис ЭМЭ. Но Конгросян, увы, согласно мемо, за порог своего летнего дома носа не показывал. Похоже, он отошел от концертной деятельности в связи с какими-то семейными обстоятельствами. Во всяком случае, мемо намекало на то, что связана эта полуотставка с некой трагедией, которая произошла много лет назад не то с женой пианиста, не то с его ребенком…
Было девять утра. Нат Флайджер автоматически плеснул воды в чашку и стал «поить» живую протоплазму, входящую в состав звукозаписывающей системы «Ампек Ф-а2», которую хранил у себя в кабинете. Протоплазма была родом с Ганимеда, не испытывала боли и до сей поры не возражала против того, чтобы ее сделали одним из элементов сложной электронной аппаратуры. Нервная система протоплазмы была примитивной, но как акустическому рецептору ей просто не было цены.
Вода просачивалась через мембраны «Ампека» и с благодарностью поглощалась: трубопроводы системы жизнеобеспечения пульсировали.
«А почему бы не взять ее с собой?» – подумал Флайджер.
«Ф-а2» была портативной системой, да и по качественным параметрам Нат предпочитал ее более сложному оборудованию. И сейчас ее стоило побаловать. Нат подошел к окну, включил механизм, раздвигающий жалюзи, и в кабинет ворвалось горячее мексиканское солнце. «Ф-а2» тут же развила чрезвычайно высокую активность – солнечный свет и влага заметно стимулировали ее метаболизм. Флайджер по привычке наблюдал за работой системы, но мысли его были по-прежнему заняты полученной информацией.
Он снова взял мемо в руки, сжал его пальцами и услышал:
– Эта возможность ставит ЭМЭ перед выбором, Нат. Да, Конгросян отказывается от публичных выступлений, но ведь у нас есть контракт, заключенный при посредничестве нашего берлинского филиала «Арт-Кор», и юридически мы имеем право на запись. По крайней мере, если сможем заставить Конгросяна… Как, Нат?
– Да, – рассеянно кивнул Нат Флайджер в ответ на голос Лео Дондольдо.
С какой это стати знаменитый советский пианист приобрел летний дом в Северной Калифорнии? Такой поступок сам по себе был очень смелым и вызвал явное неодобрение центрального правительства в Варшаве. И если пианист пренебрегает указами высшей коммунистической власти, то едва ли он испугается откровенного обмена мнениями с ЭМЭ. Конгросян, которому пошел шестой десяток, всю жизнь умел безнаказанно игнорировать юридические нормы современной общественной жизни как в коммунистических странах, так и в СШЕА. Подобно многим творческим личностям, он шел своим путем, лавируя между двумя могущественными социальными системами.
Нажать на него можно только одним путем – если привнести в отношения меркантильный элемент. К примеру, в виде рекламы… У публики короткая память – это всем известно. И не помешает принудительно напомнить ей о Конгросяне и его феноменальных музыкальных пси-способностях. Отдел рекламы ЭМЭ с готовностью возьмется за реализацию этой задачи. В конце концов, им нередко удавалось продавать даже «совершенно неизвестный материал», а записи Конгросяна вряд ли можно охарактеризовать этими словами. Вопрос только в том, насколько Конгросян хорош сегодня…
Мемо пыталось напомнить Нату Флайджеру о том же.
– Всем известно, что до самого последнего времени Конгросян выступал только на закрытых мероприятиях, – с жаром объявило оно. – Перед крупными шишками в Польше и на Кубе и перед пуэрто-риканской элитой в Нью-Йорке. Год назад, в Бирмингеме, он появился на благотворительном концерте для пятидесяти чернокожих миллионеров. Собранные средства пошли в фонд содействия афро-мусульманской колонизации Луны. Я разговаривал с парочкой современных композиторов, которые побывали на этом концерте. Они клянутся, что Конгросян не растерял ничего. Давай-ка глянем… Да, это было в две тысячи сороковом. Ему тогда было пятьдесят два. И конечно же, он всегда в Белом доме играет для Николь и этого ничтожества Дер Альте[1].
«Надо взять “Ф-а2” в Дженнер, – решил Нат Флайджер. – И использовать для записи именно эту систему. Поскольку других шансов может и не быть: артисты, обладающие такими пси-способностями, как у Конгросяна, имеют привычку рано умирать».
– Я займусь Конгросяном, мистер Дондольдо, – сказал он. – Полечу в Дженнер и попытаюсь переговорить с ним лично.
Это было его решение.
– Вот и ладушки, – возликовало мемо.
И Нат Флайджер почувствовал к нему симпатию.
Робот, как и все репортеры, был нахален и проворен.
– Правда ли, доктор Эгон Сьюпеб, – проскрипел он, – что сегодня вы намерены побывать в своем кабинете?
