Туман может наползать снаружи и пропитывать вас насквозь, он может вторгаться. Стоя у высокого окна своей библиотеки – озимандиевского[1] сооружения, построенного из глыб бетона, которые образовывали когда-то въездной пандус Приморского фривея, – Джозеф Адамс в глубоком раздумье наблюдал туман, туман, наползавший с океана. Потому, что ли, что был уже вечер и мир быстро темнел, этот туман пугал его ничуть не меньше, чем другой, который внутри, который не вторгается, а шевелится и расползается, заполняя собою все полости тела. Как правило, этот туман называют одиночеством.
– Выпить хочу, – канючащим голосом сказала сзади Коллин. – Ты мне не сделаешь?
– У тебя что, руки отвалились? – огрызнулся Адамс. – Не можешь выжать лимон?
Он отвернулся от окна с его видом на сухие деревья, Тихий океан и его отражение в небе; наползала тьма, и он на мгновение подумал: а может, и правда смешать ей выпивку? И тут же вспомнил, что ему нужно делать, где бы он должен был быть.
Он сел за мраморный письменный стол, вытащенный из снесенного бомбами дома, стоявшего когда-то в той части бывшего Сан-Франциско, которая называлась Русский Холм, и нажал на риторайзере клавишу «вкл».
Коллин со страдальческим стоном ушла искать оловяшку, который смешал бы ей выпивку. Джозеф Адамс не повернулся, но услышал, как она ушла, и был несказанно рад. По какой-то неясной причине – но тут ему не хотелось копаться в своих мыслях слишком уж глубоко – в компании Коллин Хакетт он чувствовал себя более одиноким, чем в одиночестве, а к тому же вчера, в воскресенье, поздно вечером он намешал и выпил какой-то ужас, до приторности сладкий, словно кто-то из оловяшек выкопал где-то бутылку токайского, и он по ошибке использовал его вместо сухого вермута, когда приготавливал мартини. Смешно сказать, но сами оловяшки никогда бы не допустили такой ошибки – это что, знак? Джо Адамс горестно задумался. А может, они уже стали умнее нас?
Для начала Адамс напечатал на риторайзере желаемое существительное. «Белка». Затем, после добрых двух минут мучительного раздумья, подходящее прилагательное: «хитрая».
– О’кей, – сказал он вслух, а затем откинулся в кресле и тронул клавишу «прогон».
В тот самый момент, когда Коллин вернулась в библиотеку с высоким стаканом намешанного из джина питья, риторайзер начал строить фразу.
– Это старая мудрая белка, – произнес он жестяным голосом (в нем был лишь маленький двухдюймовый динамик), – однако, строго говоря, ее мудрость не принадлежит ей самой; природа одарила ее…
– О господи, – почти выкрикнул Джо Адамс и с силой шарахнул по изящному, из стали и пластика механизму, начиненному тысячами микросхем; механизм тут же смолк. И только тут он заметил Коллин. – Извини, пожалуйста, но я просто жутко устал. Ну почему кто-нибудь из них, Броуз, или генерал Хольт, или маршал Харензаны – да хоть кто-нибудь, занимающий ответственный пост, ну почему никто из них не засунул воскресный вечер где-нибудь между полднем пятницы и…
– Милый, – вздохнула Коллин, – я слышала, как ты напечатал всего лишь две лексические единицы. Дай ей побольше жвачки.
– Я дам ей столько жвачки, что она сейчас подавится. – Адамс тронул клавишу «отмена», а затем напечатал целую фразу; Коллин стояла за его спиной, отхлебывала коктейль и наблюдала. – Ну, как теперь?
– Не пойму я тебя, – сказала Коллин. – То ли ты влюблен в свою работу, то ли ты ее ненавидишь. – Она прочитала фразу вслух: – «Хорошо осведомленная дохлая крыса шумно возилась под косноязычным розовым бревном».
– Вот, – мрачно сказал Джо Адамс. – Посмотрим, что этот тупой вспомогатель, стоивший мне пятнадцать тысяч, сделает с такой вот штукой. Я говорю вполне серьезно. Ну, поехали. – Он ткнул пальцем в клавишу прогона.
– Когда эта речь должна быть готова? – спросила Коллин.
– Завтра.
– Ну, встанешь пораньше.
– Нет уж, только не это.
С утра, подумал он, мне вдвойне противно.
– Все мы привыкли думать о крысах как о своих врагах. – В сверчковом голосе риторайзера появились народные нотки. – Но подумайте хотя бы об их огромной ценности для изучения раковых клеток. Непритязательная крыса бессчетные годы служит йоменскую службу всему челове…
Еще один удар, и машина заткнулась.
– …честву, – закончила Коллин; она меланхолично рассматривала где-то выкопанный аутентичный древний бюст работы Эпстайна[2], стоявший в нише стеллажа, где Джозеф Адамс держал литературу по телевизионной рекламе прошлого великого двадцатого века, в частности о религиозных и вдохновенных творениях Стэна Фреберга[3] на тему шоколадок «Марс». – Вшивая метафора, – пробормотала она. – Йоменская служба крысы… йоменами в Средневековье называли молодых крестьян, и я готова поспорить, что даже такой профессионал, как ты, и то этого не знает. Принеси мне плащ и подай мой флаппер к главному входу, – кинула она оловяшке, выросшему по ее вызову в дверях библиотеки. – Я полечу к себе на виллу, – повернулась она к Джо. И добавила, когда тот ничего не ответил: – Ты бы попробовал сочинить эту речь без всяких помогалок, своими собственными словами. Тогда и не будет никаких этих «йоменских крыс», доводящих тебя до белого каления.
