– Почему не возвращаться домой? Говорил ты часто прежде о гибрисе. Гибрис1 настигнет меня? – Безбородый юноша лет семнадцати, с наивно-открытым лицом, изумлённо разводит в стороны руки, густые чёрные брови морщат лоб, но спустя мгновение усмехается, а голубые глаза проказливо искрятся. Тёплый ветер ранней весны ласково треплет густые чёрные кудри, набивается в товарищи, насвистывает песенку, в резком порыве игриво срывает с головы юноши широкополую серую войлочную кавсию2, щекоча, обдаёт пылью. Юноша хитро смеётся, прищуривает глаза, напускает на себя ироничный вид. – Да полно тебе. Отец, верно, ты подтруниваешь надо мной перед расставанием? Хочешь, чтобы я расплакался как девчонка? Испытываешь чувства мои? Не проверяй. Люблю тебя.
Надменно-властный бесстрастный муж крепкого сложения, лет сорока пяти, к кому обращается юноша, важный сановник по роскошным, до полу, пурпурно-розовым одеждам с эллинскими узорами в золотых нитях, теряет самообладание. Озорство ветра сановнику не нраву. Бесстрастие сменяется гневным раздражением. Подобрав одежды, деловито направляется за убегающей шляпой. Завидев широкие шаги властителя, за беглянкой-шляпой устремляются двадцать мужчин, стоявших шагах в двадцати, поодаль у крытой повозки. Сановник ловит шляпу, машет ею окружению, приказывая оставаться на местах, опустив полы одежд, с прежним достоинством возвращается к юноше.
– Никогда… – Кавсия бережно надевается на юную голову. Гневное раздражение ломается кривой гримасой боли. Слёзы появляются на глазах говорящего. Сановник быстро шепчет: – …Слышишь, меня, сын мой, никогда, никогда, никогда не возвращайся в Бактрию3.
Сановник стискивает в крепких объятиях юношу. Подолгу не разжимает хвата рук, трётся виском о висок. Разомкнув, шепчет на ухо:
– Вестника нежданного, что принесёт любые новости обо мне, вестника двуличного, что позовёт в Бактрию ко мне сладкими, лживыми посулами… – Ветер перестаёт играть с кудрями, затихает, ему интересна беседа отца и сына. – …так воздай ему равным за равное4.
Грусть уже свершившейся разлуки посещает прощающихся.
– Страшишь меня? Предчувствуешь беду необратимую? Плохо так же расставаться. – Юноша вытирает слёзы на щеках уже скорее старика, чем сановника. – Как пожелаешь, отец. Не сокрушайся понапрасну. Выполню мольбу твою. Не вернусь в Бактрию. Обещаю тебе. Знаю, желаешь ты мне счастья. Не тревожься понапрасну, вестники из Бактрии меня не посетят. Будешь жить ты вечно. За тебя молюсь богам.
– Молись же богам о преуспеянии семейном, потому как надежды нашего старинного рода ныне лишь в тебе одном заключаются. Законы отеческие чти, жертвы богам исправно приноси, песни на празднествах пой. – Сановник развязывает дорожную суму, вытаскивает пояс странствующего паломника-анахорета5.
Ничего не расскажет любопытствующим о состоятельности владельца пояс. Не вызовет уважения к её носящему, вещь примитивная, никаких заслуг собой не отмечает. С простой медной застёжкой виноградной лозы пояс. На ремне из туго сплетённых кожаных полос в ожерелье составлены гладкие пузатые тёмно-речные камни в простых железных рамках, подражающих формой вытянутым плодам. Впрочем, со стороны пояс не так уж и плох, словно бы спелые фиги усыпали пояс почитателя Диониса.
– А зачем мне грузила? Рыбу в реках ловить? Так прикажешь добывать себе пропитание в странствиях? – Беззаботность весеннего утра возвращается. Веселье юноши вот-вот перейдёт в насмешки над дарителем.
– Память обо мне. Носи. Бесценное украшение из мощения полов нашего дома. Первые шаги твои на них. Ходил по этим камням и я, как и дед и прадед твои. Погоди же! Увидишь сам, чем дальше удалишься от дома, тем дороже станут мои, как ты сказал, грузила.
– Драгоценные камни, отец! Надёжно от них появятся мозоли на спине. – Юноша шутливо пригибается к земле под тяжестью пояса. – Никогда не видел прежде этот бесполезный ремень рыбака. И когда только ты успел его заказать? – Дар неохотно принят. Пояс с гримасой «превеликого одолжения» надевается. – Он не гнётся. Будет мять на мне одежды. – Застёжка защёлкнута с третьей «неловкой» попытки. Пояс ладно сидит на владельце. Звучит с милым сарказмом над странными причудами дарителя: – Бла-го-да-рю за драгоценные грузила. Надо надеяться, принесут они мне удачу на рыбалке.
Комичные ужимки одариваемого вызывают у сановника радость.
– Сын мой, знай. – Рука сановника доверительно ложится на плечо юноши. Вновь грусть появляется на лице обоих прощающихся. – Впал я в немилость. Тайные злопыхатели оклеветали меня, ложно обвинив в лихоимстве на царских строительных подрядах. Не знаю их имён, но полагаю, то сторонники матери царя. Её происки. Старуха всё никак не может поумерить тягу к роскоши? Суд царский скор. Бездоказательной молвы оказалось достаточно. Базилевс6 не пожелал выслушать меня. Более я не управляющий доходами, не главный царский казначей, не доверенный по совету полисов
