Жертвам революций посвящается
…а я, ничто не утаив, скажу тебе:
К восходу ярких звёзд и солнца
И в глубь земли пойду я…
Чтоб обладать богинею всесильной – Тиранией…
Еврипид. Финикиянки. 503—506 гг. до н. э.
Сицилия. Сиракузы. 450 г. до н. э.
– Боги свидетели, не мы первыми взялись за войну, но мы первыми её закончим! – Седой старик в порванной тонкой шерстяной белой тунике стоял, горестно сгорбившись, у ограды загона. В белую взлохмаченную голову впился пожухлый лавровый венок. Слёзы медленно и упрямо катились из подслеповатых красных воспалённых глаз, оставляя следы на грязном лице.
– Выпускайте быков! – громко скомандовал старик, и рослый гоплит1 в сверкающем золотом бронзовом шлеме открыл со скрипом кривые ворота загона. Раскрыв ворота, воин с удовлетворением развёл в стороны руки. В правой окровавленное дори2. Кираса с частыми вмятинами покрыта красно-чёрной грязью.
Подгоняя неистовыми криками и щедрыми ударами кнутов, толпа погнала разномастных быков в загон. Там, по колени в раскисшей грязи, стояли связанные испуганные дети. Жались друг к другу и плакали. Младшие из них пытались спрятаться за тоненькие спины старших друзей. Их, наверное, было около двадцати. Быки, толкаясь грязными боками, грозно распевая рёв, рекой ворвались в загон. Детские крики потонули в ревущем топоте стада и ликующих воплях толпы. Вскоре в загоне не стало видно ничего, кроме чёрных, кремовых, белых спин быков. Кровь, пенясь, быстро окрасила серую раскисшую землю. Быки в бешенстве терзали детскую плоть, раскидывая тела в стороны большими, багровыми от юной крови рогами, втаптывали хрустящие кости в землю. Серые, с кровью, малолетние тени неподвижно лежали под копытами стада. Вечно голодные вороны начали слетаться к загону. Завязалось пиршество падальщиков.
Толпа во главе с оборванным стариком бросилась прочь от крепкой изгороди к высоким столбам позади загона. Ликующие, злобные, лютые от ненависти глаза окружили пятерых связанных по рукам и ногам некогда всесильных вожаков бунта худых. Молча, ненасытно толпа ловит стоны и рыдания и пожирает с упоением зрелище горя униженных крепких мужчин, бессильных защитить детей. Подавшись вперёд к столбам, толпа расступилась. К пленникам, сильно сгорбившись, подошёл белый старец. Он медленно дрожащим кривым посохом поднял голову загорелого пленника и торжествующим взглядом обвёл толпу.
– Тиндарид! – Хриплый голос немощи бурлил от чувств. – Ты сжёг живыми наших детей и жён. Ох, нет! Женщин ты ещё и подверг безумному насилию. Скольких же ты несчастных обесчестил? Неужели тебе не было их жаль? Когда ты рубил ни в чём не повинные девичьи головы, ты чувствовал себя героем? – Пленник упорно молчал. Старик с размаху отвесил удар посохом по щеке. – Тиндарид, ты и твои нищие шакалы изгнали нас, богатых, из родного города. Мы, добрые, основали этот красивый город, приплыв сюда переселенцами из Коринфа, с пустыми руками, в кораблях. Мы, добрые, сложили площади из камня, воздвигли храмы в честь богов, подняли крепостные башни. Где был твой поганый род при основании Сиракуз? Ох, ты ведь знаешь – вы побирались в Коринфе! Многих из вас не было и в славном Коринфе! Вас пригласили жить в нашем доме тираны? Вы гости здесь, поганые душегубцы!
Ты и твои ночные бунтари отрывали кровников, ищущих защиты у богов, от алтарей в храмах. Убивали их прямо там же, на алтарях, в святых, божьих местах. Дубинами убивали, попрятанными под одеждами? А что, бронзой обиды в честных поединках трудно разрешить? Всё это страшное кощунство вы, худые, сотворили, не убоявшись гнева богов! Только для того, чтобы забрать наши деньги? Разделить наши земли и скотину? А потом стать добрыми в нашем городе, что мы собирали годами по камешку? Но не может худой без заслуг стать добрым! Души наших семей требуют отмщения…
Старик закашлялся и задрожал костлявым телом. Резким движением посоха остановил юношу, обнявшего старческие плечи. Выпрямился гордыней и зло закричал в лица поверженных врагов:
– Вы, подлые ночные убийцы, хорошо запомнили нашу месть? Тиндарид, гадина смердящая, ты там всё хорошо рассмотрел? Если ты за столбом чего не разглядел, то твои дети сгинули первыми. Тени наших детей, жён, сыновей, вы отомщены! Больше не будет твоё жалкое семя, Тиндарид, родить на этой богатой земле. Ну а теперь и тебе пора увидеть мутные воды Стикса. Мы позаботимся о вас так, что даже перевозчик не узнает ваши души! Умрёте как псины безродные! Вожак бунта, ты накормишь быка Фаларида! На тебе испробуем подарок полиса Акраганта!
Обещание старика выполняется. Солдаты выкатывают на полозьях огромного старинного медного быка, открывают со скрипом дверцу на спине между лопаток, заталкивают в полость жертву. От морды быка проведена спасительная трубка для дыхания. Жертва закрывается на засов в тускло-зелёном медном быке. Солдаты разводят огонь под брюхом изваяния. Окислившаяся медь тучных боков накаляется. Медь хрустит в огне костра. Внутри чрева быка жертва безуспешно пытается выбить дверцу. Завитая, в двух витках, трубка оказывается лишь продолжением пытки: медь горяча и не даёт спасительного воздуха жертве медного быка. Трубка порождает устрашающие стенания жертвы раскалённой пытки. И вскорости нагретый медный бык громко ревёт. Из его ноздрей валит клубами дым жареного человеческого мяса. Бык словно переваривает жертву – изваяние раскачивается из стороны в сторону, продолжая истошно вопить и пускать через ноздри дым. Мстители ликуют.
