– Друг базилевса, отчего ты печален? – Восседающего на породистом парфянском коне юношу вопрос застаёт врасплох. Всадник поправляет осанку, придерживает коня, оборачивается назад, удивлённо разводит в стороны руки.
– Вовсе нет, Клеандр, устал я, но отнюдь не печален. – Пурпурная кавсия снимается с головы, пыль стряхивается в сторону от телеги с собеседником. Осеннее солнце Бактрии приятно нежит теплом.
– Да будет тебе скрываться от товарищей своих. Как достигли пределов родины твоей, так ты не поёшь, грустишь, и кифара молчит твоя. – Сочувствие звучит в словах. Клеандру около тридцати, муж сложения крепкого, открытое скуластое лицо, честный взгляд карих глаз.
– Всюду нас привечают как старинных знакомцев, то заслуга твоя, Аргей. – В беседу вступает муж солидный, при сединах, лет сорока с небольшим. – Не голодаем мы, хоть и странствуем без богатств, налегке, а ведь ожидали совсем иного обращения.
– Певкест, стратег, эпистат, благодарю за признание. – Юноша не торопится надевать кавсию на голову. Сияет улыбкой. – Счастлив и я оттого, что боги свели меня с такими благородными людьми, как вы.
– Стратегом и эпистатом был я в Маргиане, – поправляет Аргея Певкест, грустно смеётся. – Здесь, в Бактрии, попрошайка я милостей. Удивляюсь, почему у нас до сих пор не изъяли оружие. Прошу, сними с себя эту маску улыбающуюся. Не стоит нас ободрять. Говори откровенно.
Переменяется в лице Аргей, становится серьёзным. К пяти мужам, сидящим и лежащим в телеге на мешках с пшеницей, обращается разочарованный всадник:
– Чувствую я, оставил на границе с Маргианой великолепное сокровище. Когда покидал сокровище, надеялся, переживу расставание. Расставшись, понял, что нет, не переживу. Хочется мне вернуться назад за ним, остаться с ним навсегда, да знаю, не вправе покушаться на судьбу сокровища.
– Верное ты, друг базилевса, вещаешь о том дикаре Зопире, проводнике умелом, из персов? – В беседу вступает с краю телеги налысо обритый муж, ростом высоким, видом гордым, с прямым шрамом на щеке, покрытый на плечах застарелыми следами от доспехов и амуниции, с руками крепкими, не знавшими тяжёлой работы. – Видел я ваше расставание. И дикарь тот плакал, прощаясь с тобой. Обнимал, целовал, отпускать не хотел, всё в пустыню за собою тянул. Нож тебе подарил.
– Гиппомах, не спеши, дорогой, дай договорить другу базилевса, – привычно распоряжается начальственный Певкест.
Пятеро мужей и подросток-возничий пристально смотрят в глаза Аргею.
– Говорю же с вами о дружбе. Там, в Маргиане, остались восхитительные воспоминания. Вспомните всё, что мы пережили в походе. Честно делили опасности, еду, горе и радость. А по тяготам трудных переходов, тревогам отступления, по голодным снам и в стычках с врагами обрели мы кровное братство. Время дружбы – прекраснейшее время. Певкест, Клеандр, Гиппомах, Хармид, Агис, вы мои самые лучшие товарищи. – Аргей прикладывает правую руку к груди, проводит ладонью по пурпурному шарфу, с силой сжимает узел гегемона. Задумчивые собеседники улыбаются и согласно кивают в ответ. – Достойные мужи, что вам лгать понапрасну, притворяться счастливым, обещать вам того, что никогда не случится. Не заслужили вы от меня гнусных унижений. Правда горькая лучше сладкого обмана. Знаете вы не хуже меня – прахом пошла прежняя жизнь. Сокровища наши: мечты, надежды, яркие переживания, служения державе, свершения в делах – остались в Великой Сирии базилевса Селевка. Как сохранить гордость в нужде? Распадётся братство? Каждый будет сам по себе? Отныне скитания станут вечным уделом? Да, живы. Да, спаслись. Но здесь, в Бактрии, нас ждут испытания никак не легче тех, что претерпели от парфян в Маргиане. Кто мы в Бактрии? Несчастливцы, изгнанники, лишённые защиты сирийских богов. Законы Бактрии не для нас писаны. Здесь имён мы не имеем. Не допустят нас к местным храмам. Жертв не принесём на алтарях. А без почтения боги Бактрии не будут нас защищать. Мольбы наши отчаянные не услышит никто. Вот так избежали смерти бранной и угодили в ловушку. Кормят без оплаты не из-за милосердия. Нет милосердия в Бактрии. Оружие не изъяли по причине корыстной, потому как готовят железо наше для коварной междоусобной склоки…
– О-о-о! – Хармид, степенный муж лет тридцати пяти, в чистом тёмно-синем хитоне, сидящий рядом с возничим, недовольным тоном прерывает говорящего. – Похожие речи ты, друг базилевса, нам говорил при первом знакомстве. Был на тебе вместо пурпурной кавсии золотой венок, одно лишь различие между тем днём и этим.
На Хармида оборачиваются мужи в телеге. Им непонятно странное замечание. Хармид спешит продолжить:
– Возражу же тебе, друг базилевса. Зачем корить нас за деяния, которые никогда не свершатся? Не только ведь ты храбрость имеешь, Аргей. Посмотри на нас, посмотри на родных наших. Да что там люди! Рядом с телегой верный пёс мой бежит. Вон, машет хвостом, чует псина, что о нём говорю. Прав ты, сообща одолели трудности: голод, холод, зной, безводие, стычки-засады, разгромили разбойников чуть не при битве, строем их логово брали и не дрогнули же, хватило нам крепости духа. И именно потому не стоит тебе стращать товарищей своих законами враждебной Бактрии.
