Часть 1
Рассказы 2017 года
ПРИЗРАК
Побережье окутал туман. Зыбкий и ненадежный, он укрывал меня серой шалью несбывшихся грез, манил сесть в утлую лодку – вон лежит вверх дном, словно морское чудище, опутанное рыбацкой сетью и водорослями – и уплыть к заходящему солнцу. Оно тускло светит, едва пробиваясь через флер облаков, и кажется, что этот осенний промозглый день никогда не закончится.
Так и есть.
Позвольте представиться, я Фред Кохэн, и я – призрак. И дни мои слились воедино, кричат пронзительно, словно чайки, стонут ветрами, плачут дождями, шепчут волнами… день похож на другой, и на предыдущий, и на тот, что был три года назад и будет через десять лет.
Я помню тот день, который стал моим вечным спутником – тогда хмурилось небо и близился шторм. Волны жадно лизали пляж, унося гальку, а ветер диким зверем выл и стенал.
В тот день я узнал, как это – смотреть в дуло пистолета. Если честно, я думал, что это страшнее. Но у меня лишь сердце забилось сильнее и взмокли ладони. Видимо, все дело в том, кто держит оружие, кто направляет на тебя ствол.
Это была Эдит. Эдит-пташка, Эдит-насмешница… пшеничные кудри и россыпь веснушек, вздернутый носик и пухлые губы. Я никогда не относился к ней серьезно. И даже представить себе не мог, что она умеет обижаться.
А еще меньше – что умеет стрелять.
Я часто вижу ее – она приходит на берег и садится на большой плоский камень, возле которого нашли мое тело, иногда она плачет, иногда поет, иногда смеется, и кажется, это чайка издает все эти звуки.
Я полюбил ее уже после смерти, и мне кажется, когда Эдит перестанет приходить ко мне, я сойду с ума. Безумеют ли призраки?
Эдит постарела – волосы словно присыпаны пеплом, и кожа стала морщинистой, пошла пигментными пятнами… но она все равно хороша, моя пташка.
Я люблю ее, мою убийцу.
НА СТАНЦИИ
Говорят, на станции, что давно заброшена, травой поросла, живет призрак. Его видят обычно летними ночами, когда туман желтыми змеями ползет по дорогам, и черная громада леса нависает над полуразрушенным зданием, и запах сладкий, клеверный, перебивает горечь полыни. Тускло светятся рельсы, убегают куда-то, прячутся в сухой колкой траве, которая уже к началу лета в этой степи теряет свою свежесть. И луна лимонной долькой висит среди россыпи звезд, подмигивает тому, кто случаем окажется возле старой станции.
Впрочем, никто не ходит по развалинам ночами, разве что Васька Сидорчук, ему пьяному море по колено, а уж призраков боятся и вовсе не положено. От него-то старухи в селе и узнали, что Настасья снова появилась. Вроде как с войны не видали черную тень на рельсах, что все ждет кого-то, задумчиво глядя в туман. Не трогала она сроду людей – тихая, молчаливая. Едва рассвет мазнет алой краской по верхушкам сосен, как исчезает Настасья - пеплом седым, пылью дорожной ляжет на шпалы прогнившие, и кажется, не было ничего.
Блазнится – уверены селяне. Быть, мол, такого не может, чтобы призрак мог у них на станции жить. А история Настасьи – сказки то, байки, которые старухи шепчут, делать им нечего. Сидят на завалинках целыми днями, с клюками своими кривыми, сил уже нет ни хатами заниматься, ни огородами, вот и придумывают со скуки всякое.
Яська тоже думала, что дядь Вась с перепою про призрак гутарил, только вот все одно любопытно ей было посмотреть, что там, на станции, ночами деется. Она к бабуле каждое лето приезжала, с радостью покидая пыльный, плавящийся от жары, город. Здесь, в селе, хорошо было, вольготно! Ставок прямо за двором, с одной стороны заболочен, но от огорода – мостки, с которых можно в воду прыгать, а в ней – байки, конечно! – русалки живут. Вообще селяне забубёнными были, все им домовые да нечисть всякая мерещилась.
Или вот Настасья эта, про которую старухи шептались… больно уж Яське интересно было поглядеть – правда ли?
И вот подбила она на вылазку к станции соседа Сеньку – тот за городской девчонкой хвостом ходил каждое лето, их даже женихом и невестой дразнили, но они не обижались, посмеивались лишь, пусть, мол, говорят. Сенька на авантюру с трудом согласился – батька его строгий был, ночами шастать не разрешал, и как мальчишке удалось выбраться ночью из хаты, не разбудив никого, сам он не понимал. О том, как потом ему всыплют, пытался не думать. Не хотелось перед Яськой показаться трусом.
Она уже ждала его у зарослей подсолнечника, и лунный свет серебрил ее длинные русалочьи волосы, а глаза горели от нетерпения.
- Идем же... Идем! – торопила она его, едва ли не пританцовывая.
Огляделись – никого ли – и пошли в сторону заброшенной станции, причем двинулись напрямик, через рощу.
- Не боишься? – Сенька пытался не слишком широко шагать, чтобы подруга успевала за ним.
- Я ничего не боюсь! Слышь, Сень, а чего эта дама все ж бросилась под поезд? Пошло это, и… и некрасиво. Представь, какой ее хоронили?..
Сеньку передернуло. Не хотелось представлять.
- Говорят, жених ее бросил, в столице нашел себе невесту… Тише!..
Замерли. А в стороне ветка хрустнула, словно кто шел рядом.
- Может, и зря мы вышли, а уже смысла нет домой возвращаться, - тихо сказала Яська. – Все равно получим…
