Кольку Петрусевича привели около полудня.
Мать послала Гришку по воду. С коромыслом он, конечно, не связывался: что, он – девчонка? А чтобы не обливать штаны, дед Егор ему два кружка из фанеры вырезал – как раз по диаметру вёдер. Они плавают в ведрах на поверхности – и вода не плещется.
Гришка набирал воду в колонке на перекрёстке, когда из-за угла вышел участковый Фартушников в своей летней форме: белой гимнастёрке с портупеей, фуражке со звёздочкой и синих галифе.
Он крепко держал Кольку за руку повыше локтя.
Хотя Колька и не думал убегать. Он шагал, опустив голову.
За плечами у него горбом выделялся рюкзак.
Гришка отметил, что рюкзак был наполнен так, что сразу становилось ясно: Колька собирался в путь обстоятельно.
Но сейчас Петрусевич едва переставлял ноги – наверное, понимал, что его ждёт.
Да и все вокруг это понимали.
Ещё два дня назад Колькина мать переполошила весь квартал. Оказывается, сыночек сбежал на фронт и оставил записку: что, мол, идёт помогать Красной Армии бить фашистов. Что, мол, скоро не ждите: пока Гитлера не…
А ведь Гришка совсем, было, тоже собрался по следам Кольки. Стал складывать в коробку на чердаке вещи, нужные на фронте: ножичек, фонарик, еду.
Гришка подхватил вёдра и засеменил следом за участковым и Колькой.
Игравшие на улице мальчишки уже оповестили Колькиных родителей, и из калитки вышел дядя Витя, держа в руке сложенный вдвое обрывок верёвки.
Хорошей такой бечёвки, толщиной с краковскую колбасу.
Дядя Витя поблагодарил милиционера, взял сына за ухо и повёл во двор.
Калитка затворилась, послышался голос дяди Вити:
– Гитлера, значит, решил споймать?
И над забором взлетела верёвка.
Колька орал так, что Гришка решил, что бежать на фронт, – это не выход.
На фронт надо идти.
Ведь не идти нельзя!
Сами посудите, где еще можно толковому мальчишке стать героем?
Взрослым хорошо, они и в мирное время ордена получат. Был бы Гришка постарше, двинул на шахту, перевыполнил норму в 14 раз, как Алексей Стаханов, – и, пожалуйста! Или подался в машинисты паровоза, чтоб стать таким знаменитым, как Михаил Кривонос.
Так не пустят же! Мал еще, учиться надо.
По правде сказать, от таких слов Гришка уже совсем махнул рукой на свою мальчишескую жизнь: годы-то идут. А впереди – ни просвета.
Сами посудите: индейцев на Земле осталось – раз-два и обчёлся. Да и далеко до Америки – с уроков не сбежишь помочь племени делаверов.
И на революцию с Гражданской войной он тоже опоздал. Тут, конечно, отец с матерью виноваты: могли бы, всё-таки, пораньше родить его. Может, хоть бы с басмачами подраться успел.
Когда он отцу об этом сказал, тот в растерянности развел руки: «Да знаешь, всё как-то не получалось. Пока японцев разбили, пока мать встретил…»
Отцу теперь легко руками туда-сюда делать, а каково ему, Гришке?
Сам, значит, япошкам всласть накостылял, а сын пускай, как хочет. Никто о детях думать не желает, только всё о себе.
Кто-то вон моряков с корабля «Челюскин», льдами раздавленного, снимает, кто-то вон с Валерием Чкаловым через Северный полюс в Америку летит, а ты давай, Гришенька, сыночек дорогой, учи: «А плюс Б сидели на трубе».
Какой только ерундой учителя их в школе не пичкают, а родители в восторге: мы о таком и не слыхали!
Лично он, Гришка, никогда не видел, чтобы кто-нибудь в магазине сдачу высчитывал помощью алгебры.
А ведь, сколько интересных вещей можно было бы в школе изучать! Танк, например, или аэроплан. И чтоб посидеть в кабине дали, стрельнуть пару раз.
Эх, если бы он родился лет на сто раньше, только бы его и видели! Тут по Дону всего ничего до Азова, а там юнгой на корабль и…
Пираты, абордаж, работорговцы, прекрасные пленницы и клады на скалистых островах. Вот была жизнь!
Сейчас вроде бы и юнги никому не нужны, не говоря уже о прочем.
Книжки читаешь – раньше мальчишки в Гришкином возрасте на вес золота были: и сокровища они находили, и преступления раскрывали. Том Сойер, например, или Гекк.
И что теперь за время такое настало: ребят уже и за людей не считают. Так, мелюзга под ногами вертится, настоящим героям мешает. Как будто не ясно, что если б только дали, если б только разрешили…
Но едва война началась, настроение у Гришки поднялось. Правда, язык быстро пришлось прикусить.
Когда он, не скрывая радости, примчался и заорал: «Война! Ура!» – мать так звезданула!
Ну да что с неё взять – женщина! Они во все времена войны боялись.
Поначалу Гришка очень беспокоился, как бы фашистов не успели без него разгромить. И с замиранием каждый раз начинал слушать сводку по репродуктору: вдруг сейчас передадут, что Красная Армия дала генеральное сражение, немцы отступают, наши лётчики бомбят Берлин, а парашютисты уже захватили в плен Гитлера.
Но с каждым прошедшим днём в возможность такого быстрого поворота событий верилось всё слабее, и Гришка не знал, радоваться ли ему от этого или нет?
Он ежедневно на карте, прибитой на стену, переставлял флажочки, которые сделал из портновских булавок с горошинками на одном конце, отмечая оставленные города, и удивлялся: Германия такая маленькая, а захватила уже земли у нас в несколько раз больше, чем сама.
Когда он сказал об этом деду Егору, тот пожевал губами, переспросил: «Большой кусок, говоришь, оттяпала? Значит, подавится».
