Ни слова не говоря, она приблизилась к тому месту на стене, где стоял Людвиг, и прислонилась грудью к зубчатому парапету, глядя вдаль. Ночь стояла темная, беззвездная, но удивительно спокойная и теплая. Здесь, наверху, не чувствовалось ни малейшего дуновения ветерка, воздух застыл, словно отдыхая от полуденного зноя. В этой ласковой травеньской тишине, предназначенной для мира и любви, слышался каждый шорох ночной, скрипы колодезного ворота, покашливания и голоса людей, что доносились до ее слуха из глубины двора. Вдалеке, за оградой посада, которую ныне не возможно было различить, тоже царила ночь. Ее синий полог усеивали десятки больших и малых трепещущих точек-костров, обозначавших лагерь магнатских хоругвей.
- Красиво, правда? – нарушил тишину Людвиг, глядя в ту же даль, что и Настасья. Она перевела на него взгляд. Что красивого он находит в кострах противника? Она не понимала. Ее терзал мучительный страх, верно такой же, какой испытывал зимой Антоний Островский, когда смотрел со стены своего замка, на шатры и кострища лагеря Людвига.
- Господи, как их много.
Она лишь сейчас полностью поняла, когда, наконец, удосужилась впервые за весь день подняться на стену, что Людвиг с его хоругвью – маленькая кучка самоубийц...
