Немец сидел в снегу. Он был похож на памятник зимой: весь белый, в инее прилипшем, припорошенный слегка. Так иногда делают писателей, зачем им стоять, не Ленины ведь на митингах. Вот и этот сидел. Без каски, голова, побритая налысо, тоже белая. Какого цвета были его волосы? Рыжие? Кажется, на подбородке торчали рыжинки сквозь корку льда. Он, наверное, присел на корточки, опёрся о берёзку, чтобы перевести дух. И тут его зацепило, Встать уже не смог. Штык винтовки торчал из снега. Правой ноги не было, то есть был какой-то бесформенный фарш вместо неё. Как из ледника в станционной столовке. Такое же красно-белое, будто посыпанное мукой месиво. Может на мину наступил? Дополз до дерева и притулился к нему? Ждал товарищей? Не дождался. Всё замело. Не проехать – не пройти. Так в детстве у бабушки в деревне бывало. В посёлке уголь и гарь от паровозов. А там не так. Вот и здесь. Красотища вокруг белая. Чистота белизны. Белая смерть. Ничего живого вокруг. Даже деревца редкие кажутся замёрзшими.
У немца руки в стороны разведены. Опирался о побеги молодые, чтобы не завалиться в сугроб. И обе по локоть в кровище, рану пытался зажать? Шинель расстёгнута. Что-то достать пробовал? Лицо вниз, в ногу смотрело. А он ведь плакал, немец-тот. На ресницах лёд. Вместо полузакрытых глаз ледышки сверкали на солнце. Раньше глаза сверкали, потом ледышки. Жалко себя было. Наверное, маму вспоминал, может, девушку свою немецкую. Интересно, она красивей Лильки? Говорят, немки красивые. А он плакал, тут, один, а она там, далеко. Почему его бросили? Торопились? Или никого не было рядом?
Все прошли мимо, кто-то даже посмеялся, а я подошёл. Зачем? Потрогать хотел, как это замёрзшая человечина? Потрогал, мочка уха сразу отвалилась. Только ещё страшней стало. Просто жутко. Куда идём? Чтобы вот так же замёрзнуть? Неужели я таким же буду? Как мороженая рыба? И меня тоже будут рассматривать, смеяться? Потом такого же скрюченного в яму бросят, с глаз долой, чтоб весной не завонял? И не только меня. Всех. Куда идём? Навстречу смерти?
И сейчас ждём, ждём её. Вот-вот вспыхнет красная ракета. Атака. Ротный засвистит в свиток, и пошли. Политрук будет махать руками, вперёд. Ротный – следить, чтобы все пошли. Наганом размахивать. Всех из окопов выгонять. Чтоб никто не остался. А то есть такие, готовые за чужие спины прятаться. И мы пойдём. А куда деваться? Мы – это здоровые молодые парни, здоровые пока. Сколько нас? Пожалуй, восьми десятков не наберётся. Ещё пять дней назад было сто тридцать пять. Иных уж нет, а те далече. Кто это сказал? Какой-то классик. Да какая разница? Сколько сегодня останется? Если вообще останется. Останусь ли я? Где смысл? Подставляться под пули. Ни за понюшку табака нас гробят. Смысл бывает. Там, наверху виднее. Но надо же артиллерией по пулемётам! Хм. Даже не постарались. Только вид сделали. Десяток снарядов выпустили. Это ничто! Из полковых антикварных пушек. Наверняка ещё прошлый век помнят. Я такие в музее в Москве видел. Хоть бы один в цель попал. Это вряд ли. Только впечатленьице слабое произвели. На кого? Там же не ткачихи с Трёхгорки засели. С ткацкими станками и ловкими руками. Узелок на нитке стянуть. Там немцы, они больше специалисты по шейным узелкам, до Москвы нас гнали. И станки у них другие. А этот залп, тьфу. Посмеялись, может, да и только.
А где наша доблестная авиация? Сколько героев, сколько фильмов. Сталинские соколы где? Сегодня вроде и погода лётная. Только не видели её те ребята, которых мы сменили. Немцев видели. Прятались от них, наших нет в небе.
«Мессеры долбили, юнкерсы бомбили.
Песенку сложили. Как нас там убили».
А сколько песен-то до войны пели? Сочиняли наши записные поэты да композиторы? «Там, где пехота не пройдёт, где бронепоезд не промчится. Тяжёлый танк не проползёт, там пролетит стальная птица!» Ну и? Где краснозвёздные самолёты. Где герои-лётчики? Не видать, только вороны с крестами.
На уроке истории было в техникуме уже. Капитолина Спиридоновна по прозвищу Капитанша про первую пятилетку рассказывала, как оборонную промышленность под руководством мудрого товарища Сталина создавали. Самолётные, танковые, тракторные заводы строили. У неё всегда всё правильно мы делали. Маршалов своих расстреливали тоже правильно, потому что шпионы и заговорщики. А они Гражданскую войну, между прочим, выиграли. Тут Петька Митрохин возьми да и спроси с задней парты:
– А когда для людей что-то будет? А то одежды приличной не купить, даже косоворотки, за колбасой в Москву ездить, утренний поезд штурмом брать надо.
Как она взъелась тогда! Чуть слюной первые парты не забрызгала! С физией от злости перекошенной орать стала:
– Ты, Митрохин, ничего так и не понял! Я вам о чём твержу на каждом уроке? Мы живём в окружении врагов! Все только спят и видят, как бы Советскую страну задушить! Нам обороноспособность крепить надо! Потом твоя колбаса и косоворотки! Сначала танки, пушки, корабли, самолёты!
А Петька:
– Танки хорошо, конечно, но их на хлеб не намажешь!
А Капитанша:
– Да ты не наш! Ты что за пропаганду контрреволюционную несёшь? Про таких как ты в органы сообщают!
