За окном было темно. Екатерина Андреевна включила настольную лампу. Часы показывали половину шестого. Голова не была затуманена похмельем, хотя на столе стояла пустая бутылка из-под коньяка, как вчера, как позавчера, как месяц назад. Ей приснился отец. Он не снился ни разу за все десять лет, что его не стало. Не снился в самое тяжелое время, когда умер Денис – ее сын, ее кровиночка. Сыну было всего двадцать семь лет, восемь из которых они боролись с тяжелой болезнью. Проклятая опухоль оказалась сильнее материнской любви. Екатерина Андреевна потеряла всякий смысл в жизни. Приезжали сестры, пытались как-то ее поддержать. Она слушала и не слышала их. С утра доставала водку или коньяк – что попадалось под руку. Садилась в кухне, бессмысленно глядя в стену или в окно. Она потеряла счет выкуренным сигаретам и выпитым рюмкам. Обволакивающий туман как будто навечно поселился в ее мозгу.
А сегодня голова была светлая. Она ясно, до мельчайших подробностей, помнила сон, хотя он был путаный. Катя с отцом в комнате, в их родном доме на окраине рабочего городка. Все, как в детстве. Отец сидел за столом, под тусклой лампочкой, читал газету. За окном бушевала метель. Катя озябла в своей модной кофточке. Она тихо встала с дивана, подошла к печи и прижалась к ней спиной. Тепло разлилось по телу. На кухне мама гремела противнями, доставая пироги из русской печи. Сейчас звонким голосом позовет: «Андрей Егорыч, Катерина, пироги готовы!». Они пойдут в кухню, нальют большие кружки чаю с мятой. И, не дожидаясь, пока пироги дойдут под полотенцем, Катя схватит самый зажаристый, обжигая пальцы и губы, откусит большой кусок.
Вот отец положил очки и внимательно посмотрел на Катю из-под нахмуренных бровей. Уже став взрослой и самостоятельной, она побаивалась, когда отец смотрел вот так сердито: значит, она в чем-то провинилась. Сурового взгляда Андрея Егоровича Дубровина боялись и на заводе. На своих учеников опытный кузнец голоса не повышал. Но если кто-то лодырничал или, того хуже, опаздывал хоть на минуту, одного сурового взгляда было достаточно, чтобы вспомнил о дисциплине.
Андрей Егорович очень любил свою старшую дочь. За настойчивый Катин характер, как у него самого, за то, что добилась всего, к чему стремилась – кандидатскую защитила, в институте преподавала, теперь вот школу свою открыла. Да просто любил за то, что она его дочь. Катя не помнила, чтобы отец когда-то обнял ее или поцеловал. Не приняты были в их семье нежности. Но рядом с отцом всегда было спокойно, надежно, она знала, что он очень любит ее, хотя слова этого никогда не говорил. И она любила его. Улыбка на лице отца разгладила нахмуренные брови. В такие минуты Кате хотелось обнять отца и прижаться к колючей щеке. Но она сдерживалась: слишком взрослая, чтобы показывать телячьи нежности. Сдержалась и сейчас. Только с глубоким вздохом из груди вырвалось тихое: «Папка!».
Что-то щелкнуло, и будто сменились кадры в кино. Сон был совсем другой. Катя сидела с мамой на крылечке. В палисаднике доцветала сирень, и дурманяще пахло цветами. Сразу за домом была большая, вся в одуванчиках, поляна, а вдалеке темнел лес. Через поляну к ним неторопливо шел отец. Впереди дедушки бежал Дениска – совсем маленький. Летом Екатерина всегда забирала сына из городского садика и отвозила к родителям. Они часто вот так сидели с мамой на крылечке, всматривались вдаль и ждали, когда Андрей Егорович с Денисом вернутся с рыбалки или из лесу с грибами. Потом вместо Дениски рядом с отцом оказался незнакомый мальчик – худенький, головка в пшеничных кудряшках. Одуванчик. Ангелочек с рождественской открытки. Отец крепко держал малыша за руку. «Вот, Катя, внук твой. Когда он родится, назови его Егором, как твоего деда». Андрей Егорович легонько подтолкнул мальчика ей навстречу. Она протянула руки и проснулась.
Рядом с отцом оказался незнакомый мальчик – худенький,
головка в пшеничных кудряшках. Одуванчик.
Все увиденное во сне светлым лучиком пронеслось в памяти. И тут же всю ее заполнило неизбывное горе: Денис умер. Его нет два месяца и… Сколько дней? Двадцать три. Теперь у нее другая дата отсчета – не жизни, а смерти. Раньше она едва ли раз в год навещала могилу отца. А после похорон сына поехала в город, где родилась, долго стояла у холмика со скромным памятником. Ей хотелось умереть, и пусть ее положат вот здесь, рядом с отцом, под высокой елью, ветки которой так грустно шумят на ветру. Или рядом с сыном, за триста километров отсюда. Екатерина Андреевна не могла понять, почему до сих пор не наложила на себя руки. Может, потому, что так и не решила, с кем рядом остаться – с отцом или сыном. Она не вспоминала о сестрах и старенькой матери, даже не задумывалась, что, пережив столько потерь, смерти своей Кати мама не переживет.
Екатерина Андреевна пыталась забыться в работе. На какое-то время это удавалось. Только вечером, в большом доме, который строила для сына, оставалась одна. Из всех углов выползала тоска. И тогда ничего не оставалось, как утопить ее в бутылке. Екатерина Андреевна понимала, что так ее конец будет некрасивым – она умрет от пьянки. Ей было наплевать на себя. Утром, чтобы унять головную боль от похмелья, доставала новую бутылку. В школу шла, уже выпив. Учителя прятали глаза, встречая утром пьяного директора. Потом она вовсе перестала ходить на работу. Телефон трезвонил, отвлекая ее от воспоминаний о сыне. Однажды она бросила его в стену, телефон разбился и замолчал. Нет, ее не оставили в покое. Кто-нибудь из учителей стучал в дверь ее дома. Она открывала, только чтобы сказать: «Оставьте меня в покое. Я болею. Решайте все сами, как хотите». Наверное, другого коллегам и не надо было: только удостовериться, что она еще жива. Никто не в силах был вернуть ее к жизни, поскольку она не хотела этого сама.
