Окраина города была сплошь застроена старыми частными домами. Начали ставить их еще до войны выехавшие из деревень молодые семьи. Когда вербовщики из города агитировали мужиков ехать работать на строящийся завод, сорвались с места даже женатые: больно уж в деревне надоело за одни палочки пахать. Лесу в округе много, переселенцам разрешили строиться, так что скоро в город и семьи перебрались. А уж достраивался район постепенно после войны.
Наш дом, крайний в проулке, ставили последним. «Строила» его даже я. Как потом рассказывала мама, за несколько месяцев до моего рождения она помогала отцу строгать доски, а я буянила в ее животе, требуя отдыха. В дом заселились, когда маму выписали из роддома. Обычно в новый дом первой запускают кошку. А здесь роль кошки выполняла я. Еще шутили, что всех детей находят в капусте, а меня нашли в стружках.
На тихой улочке от переулка до переулка стояло шесть домов с одной стороны, шесть с другой. Машины здесь ходили редко, разве что дрова кому подвезут. Возле домов ровным ковром росла трава, в песке пурхались куры, их держали в каждом дворе. Довоенных детей было немного, да и все они выросли, зажили своими семьями. Зато послевоенных было десятка два – от старших школьников до детсадовской мелюзги. Вместе носились по улицам, ходили на реку, целой ватагой отправлялись в лес за ягодами или грибами. Взрослеющие мальчишки построили у нашего двора турник, во дворе соорудили боксерскую грушу, набив опилом мешок из-под картошки. Парни «качали силу» – готовились в армию.
У девчонок же главным занятием было обновлять кукольный гардероб. Обменивались лоскутками, одалживали друг другу цветные нитки. Самой богатой была я. Мама, хорошая швея, всем окрестным модницам шила платья на заказ. Лоскутки доставались мне, да еще какие! И крепдешиновые, и шерстяные, и бархатные.
Дружно жили между собой и бабы. В свободную минутку забегали друг к другу поболтать. А зимними вечерами, бывало, прихватив с собой вышивку или вязание, и вовсе часами просиживали у кого-нибудь в избе. Пели песни – старинные и совсем новые, что каждый день крутили по радио. Праздники справляли вскладчину, собираясь то в одном доме, то в другом.
Зимой умерла вдова, что жила рядом с теткой Ирой. Жила одна, муж и сын ее погибли на фронте. Изредка нашу соседку навещали дальние родственники, они ее и похоронили. Первое время бабы поволновались: какие будут новые соседи? Но дом стоял заколоченный, летом родственники старушки посадили огород, однако переезжать в дом не собирались, у них было свое жилье. Наш околоток по-прежнему зажил безмятежно одной дружной семьей.
Следующей весной дом продали. И понеслась от двора ко двору тревожная новость: поселились у нас в соседях цыгане. Запирай ворота: начнут теперь воровать все, что под руку попадет. Уходя на работу, детям наказывали сидеть запершись, а в школу пойдем, ключ на привычном месте не оставлять, пусть забирает с собой тот, у кого раньше уроки кончаются. Вечером проверяли, на месте ли поросята, да пересчитывали кур. Но ничего в нашей жизни не менялось, ни у кого ничего не пропадало. И скоро тревога улеглась. Дети есть дети, быстро перезнакомились с цыганятами, вместе играли. Один из них стал учиться в нашем классе, кое-как перебиваясь с двойки на тройку.
Сколько в той цыганской семье человек, сосчитать было трудно. Видимо, главная была бабушка, потому что все ее слушались, хотя дальше лавочки возле своего дома она почти не отходила – болели ноги. Мать этих многочисленных цыганят звали Розой. Хотя и носила она длинную широкую юбку и цветастый платок с кистями, на настоящую цыганку как-то не походила. Не была она крикливой и приставучей, как те цыганки, которые изредка появлялись на нашей улице и предлагали бабам погадать. Волосы у Розы были вроде и цыганские – кудрявые, но не черные, а темно-рыжие. Мужа ее, высокого черного цыгана, видели редко и побаивались. Дочь была чуть постарше нас – лет шестнадцати. Самым смешным был цыганенок Мишка. Влюбился в мою подружку. Совсем еще пацаненок, на полголовы меньше ее, а туда же: «Вот вырасту, женюсь на тебе». Мы смеялись, он горячился, отчего становилось еще потешнее.
Когда в огородах почти отсадились, тетка Ира побежала по дворам:
– Цыгане огород копают, дайте картошки на семена.
А то как-то пришла тетка Ира вместе с Розой:
– Может, какая лишняя посуда есть, одолжите. Я им чугунок дала.
Моя мама достала из-под печи чугунную сковороду, ею уже давно не пользовались. Заглянула в стол, перебрала миски, нашла одну с отколотой с краю эмалью. Потом подумала и добавила две алюминиевые ложки. Роза все взяла, сказала «спасибо». Так по домам разных кастрюлек-тарелок и набрали.
Как-то смотрю, маленькие цыганские девочки бегают по улице в моих старых платьях, из которых я давно выросла. Выбросить жалко, еще целые. Видно, мама и отдала их цыганке Розе. Так смешно было: будто себя вижу со стороны. В конце весны цыгане старшую дочь выдавали замуж. Нам, четырнадцатилетним, трудно было поверить, что эта девчонка скоро, может, станет матерью, ведь она почти наша ровесница.
