Я родила девочку. Точнее, так – я стала мамой девочки. Это совсем другое. Я – мама мальчика и могу отличить эти чувства. Девочка – это совсем твое. Она – твое продолжение, твоя кровь. Я только сейчас поняла, что это такое. Кровиночка. Я веду себя как животное – могу лишь нюхать своего детеныша, кормить и облизывать. Когда она только родилась, я закрывалась в комнате и мечтала только об одном – чтобы к нам никто не заходил. Я, словно волчица или собака, бросалась на тех, кто меня тревожил и хотел ее забрать у меня. Я не хотела гостей, не хотела мужа, маму, сына, никого не хотела. Мне нужна была только моя девочка. Это прошло. Не до конца – я по-прежнему очень тяжело от нее отлипаю, но уже могу спокойно пережить двухчасовое расставание. Это правильно. Так должно быть. Но то ощущение я помню до сих пор, как муж помнит ощущение в ладони, когда он клал руку мне на живот.
Я стала мамой девочки. Теперь я всегда во всем буду виновата. Теперь я должна буду бросать все и бежать к ней. Теперь я буду всю жизнь бояться за ее здоровье. Теперь я буду сидеть с внуками. Теперь я поняла, насколько сильно я люблю свою маму и насколько сильно она любила меня. Чтобы это понять, мне нужно было родить девочку. Чтобы решиться написать про маму, я должна была сама стать мамой. Такой маленькой, удивительно красивой малышки, с длинными ресничками, бровками, глазками и пухлыми губками. Я смотрю на нее и умираю от счастья.
Эта книга не только о моей маме и ее жизни, но и о матерях – женщинах и даже мужчинах, которые стремились к одному: «быть хорошей матерью». Я расскажу о маме не в хронологическом порядке, а в том, в каком я вспоминала свое детство. Память так часто шутит – цепляется за какую-то незначительную деталь из настоящего, и раз – ты уже не здесь, а в тех временах, которые старалась все эти годы забыть или, наоборот, хранила как воспоминание.
Я не знаю, как воспитывать девочек. Совершенно ничего в них не понимаю.
Когда Серафиме, Симе, так зовут мою дочь, было несколько месяцев, я испугалась до обморока. Я же помню, какая должна быть грудь у младенца! Я же вырастила сына Василия, в конце концов! У Симы с грудью явно было что-то не то. Я вызвала врача.
– Что с ней? – спросила я, когда врач послушала и посмотрела малышку.
– Поздравляю, – ответила врач, – вы родили девочку. Маша, это молочная железа!!!
Я ей нужна, и это самое для меня удивительное. Когда я брала маленького сына на руки, он начинал активно дрыгать ногами и сползать с «ручек». Ему нужно было ползать, ходить, только не сидеть на руках.
– Что? Что? Я не понимаю! Почему она плачет? – спрашивала я мужа, когда Сима хныкала. Я хватала ее на руки и прижимала к себе. Девочка замолкала.
– Наверное, она так просит, чтобы ее поносили, – сказал муж.
Мы носим ее по очереди. Оба до сих пор удивленные.
– У нее какашки черного цвета! – кричу я мужу. – Скорее дай мне телефон! Почему они черные? Это желудок! Нет, кишечник! У нее даже язык черный! Как у собаки чау-чау!
И уже с телефоном в руке, набирая номер врача, вспоминаю, как точно так же кричала девять лет назад, когда накормила сына черникой. Только тогда я была покрепче нервами.
– Я тебе вообще ничего не должна! Я тебя родила! Я твоя мать! Что ты из меня кровь пьешь?! – Моя мама стояла в коридоре, срывала с вешалки куртку, кричала и плакала.
Мама приехала рано утром в субботу. Обычно она приезжает уже после завтрака – когда мы все красивые, умытые и улыбающиеся. А тут приехала специально рано, чтобы накормить завтраком. И увидела меня, свою дочь, – уставшую, задерганную, еще не восстановившуюся после родов. Увидела внука с синими кругами под глазами, худющего и измотанного к концу учебного триместра. Увидела зятя, который в этой ранний час был похож на старую грустную панду. И маленькую девочку, свою внучку, которая, услышав незнакомые звуки, начала плакать навзрыд.
Мама ушла на кухню. Гренки сгорели, кофе убежал.
Тут прибежала я – варить кашу. Мама, решившая сварить борщ, мне мешала.
– Мам, давай ты потом все приготовишь?
Вот с этого все и началось, как начинаются скандалы в большинстве семей. С ерунды. С фразы, которую потом никто не помнит.
Мама начала ругаться. Я знала, что она кричит от страха и от бессилия – она не может мне помочь, не может сделать так, чтобы мне было легче. И вместо этого произносит банальные бабские фразы типа: «Ты знала, на что шла, когда рожала второго ребенка!»
Именно поэтому она когда-то переехала жить за город. Чтобы ненароком не вмешаться в мою жизнь. Чтобы дать мне возможность жить самой так, как я считаю нужным.
– Я не лезу к тебе со своими замечаниями, не треплю тебе нервы и не сижу у тебя на шее, – говорит она.
И никак не может понять, что я хочу, просто мечтаю о том, чтобы она лезла ко мне, трепала нервы и сидела на шее. Я по ней безумно скучаю. Так сильно, что все время с ней разговариваю. Советуюсь, рассказываю про детей, про работу. Я могу ей позвонить в любой момент. Но не нарушаю этот заключенный ею не пойми с кем, скорее с самой собой, пакт о невмешательстве в мою жизнь. Не звоню, потому что запросто могу услышать, что ей некогда или она занята, хотя совершенно точно знаю, что ей есть когда.
