– Здрасте, дядь Коль, можно мне пройти? Я к Юльке. Пожалуйста! – Антон стоял перед охранником. Он учился уже в старшей школе, седьмой класс, и в младшую школу им заходить было нельзя. Младшая сестра Юлька училась в третьем, и он обещал, что зайдет ее проведать.
– Тебя дядя Коля не пустит, – сказала Юлька, когда они договаривались встретиться.
– Пустит, – заверил сестру Антон.
– Я буду тебя ждать, – сказала Юлька, и Антон не мог не сдержать обещание.
Охранник младшей школы, которого все звали дядя Коля, а он знал, кажется, всех детей, мам и бабушек по именам и в лицо, тяжело вздохнул и поднялся из-за своей тумбы. Мальчишка, на вид второклассник, собирался пролезть под турникетом, но зацепился рюкзаком и дергался, пытаясь вырваться. Лямки рюкзака трещали по швам.
– Максим, третий разорванный рюкзак за неделю твоя бабушка не переживет. Ну, забыл ты проходилку, скажи мне, я кнопку нажму. Пройдешь как человек. Да стой ты! Вон уже одну лямку почти отодрал. Опять расхристанный. И где твоя сменка? – Дядя Коля заботливо пытался вызволить мальчонку из капкана турникета. Оказавшись на свободе, Максим понесся к дверям.
– Сменка! – крикнул вдогонку дядя Коля. – Бабушка опять придет искать. Пожалей ее!
Максим остановился и кинулся обратно. Естественно, опять поднырнув под турникет. И, естественно, опять неудачно. Зацепился, но уже с другой стороны.
– И так каждый день, – тяжело вздохнул дядя Коля, высвобождая многострадальный рюкзак мальчика. – Ну ничему тебя опыт не учит, сын ошибок трудных. Ты хоть сверху попробуй в следующий раз перепрыгнуть. Или вон через заграждение пролезь. Столько вариантов. А ты все по одному сценарию. Вот я и не пойму, упрямый ты или дурной?
Дядя Коля говорил ласково, даже нежно.
– Дядь Коль, так мне можно пройти? – уточнил вежливо Антон. Он знал, что охранник только с виду такой суровый. По школе ходили слухи, что он то ли бывший десантник, то ли эмчеэсовец, то ли спецназовец, то ли сразу все вместе. Но Антон чувствовал, что охранник не злой, а очень добрый. Мог пропустить вопреки правилам.
– Тоха, ты еще здесь? Ну что ты как неродной? – удивился дядя Коля. – Только посмотри на этого обормота: вижу цель, не вижу препятствия. Да пока я с ним возился, ты сто раз мог пройти. Я бы не заметил. Да я и не заметил! И Максим не заметил, да?
Мальчонка с готовностью кивнул и бросился в раздевалку за сменкой.
– Ну, не знаю, что с ним делать. Как объяснить пацану, что схватка с турникетом неравная? – рассмеялся дядя Коля.
– Спасибо, дядя Коля, – поблагодарил охранника Антон.
– Ты это, заходи хоть на перемене. Поговори с Юлькой. Совсем девка с катушек слетела. Вот упрямая, – заметил дядя Коля.
– Ее обидели? Кто-то ударил? Обзывали? – Антон застыл на месте. Он сам страдал в младшей школе и от одноклассников, и от старших. Ничего, кроме липкого страха, о том времени не помнил. Класс их считался слабым, сложным по поведению и проблемным, по оценке школьного психолога Полины Игоревны, к которой регулярно ходили все ученики, кроме тех, кому действительно требовался психолог.
Чаще всех в классе у психологини оказывался Антон. Полина Игоревна, с точки зрения мальчика, сама остро нуждалась в психологической помощи. Она никогда не улыбалась. Ее лицо все стремилось вниз – уголки губ, уголки глаз. Но она не казалась грустной, ее не хотелось рассмешить. Вроде бы ласково обращалась к детям: «зайка», «котенок», «малыш», но это было лишь потому, что она не могла или не хотела запомнить имя ребенка. Даже имени Антона, с которым вела беседы чуть ли не через день. Может, такая особенность памяти – он не знал. Однако в этих котятах и зайках не было ни грана эмпатии или хотя бы показной нежности. Полина Игоревна детей, как, впрочем, и людей в целом, не понимала, не чувствовала и не стремилась к этому. Для нее дети были теми же неприятными и даже отвратительными взрослыми, только в силу профессии она вынуждена была с ними общаться, чего ей вовсе не хотелось.
Антон, чтобы найти какое-то оправдание психологине, думал, что у нее нет собственных детей, а вот когда появятся, она подобреет, начнет хоть чуть-чуть понимать школьников, с которыми работает. Но оказалось, что Полина Игоревна давно познала радость материнства – ее сын Валера учился в четвертом классе и не был отчислен из школы лишь потому, что его мама работала в школе психологом. Валера был неуправляем, гиперактивен и считал, что ему все дозволено, чем и пользовался: обижал младших, хамил учителям, был жестоким – мог ударить, ошпарить горячим чаем, вылить тарелку с супом на голову тому, кто слабее. Ему нравилось издеваться. С ним даже старшие хулиганы старались не связываться. Его считали вроде как дурачком, но не безобидным, а злым. Старшие говорили, что он полный придурок, больной на всю голову. Младшие не понимали, что происходит, просто терпели. Знали, что Валере все равно ничего за его проступки не будет. Он мог вдруг заплакать, изобразить приступ аппендицита. Однажды специально поранил себя ножницами – пришлось вызывать скорую помощь. Все в школе знали, что Валера ведет себя неадекватно, но ничего не предпринимали. Почему? Антон не понимал. Да, мама – психолог, классный руководитель первого «Д», ну и что? Первоклашкам можно только посочувствовать, если у них такая классная. И тогда почему его, Антона, сестра считается ненормальной, агрессивной, если просто дает отпор, дерется, защищаясь от нападок и оскорблений? Почему он сам считался странным, если отвечал словом? Или вовсе не отвечал, надеясь избежать открытого конфликта?
