Поникает трава от жалости,
А древо печалию
К земле преклонилось
Уже невеселое, братья, время настало…
Строки были смутно знакомы; Николаич даже напряг было память, чтобы понять, кто пришел на смену Гомеру. Потому что ни к «Илиаде», ни к «Одиссее» этот стихотворный отрывок отношения не имел.
– Главное, – отложил на потом узнавание Кошкин, поправляя треники и останавливаясь рядом с Николаем и Валентиной, – что эти слова как никакие другие точно отражают выражение лица соседа.
Он огляделся. Людмила с сыном сидели у накрытого до сих пор «стола» – метрах в десяти от входа в дольмен – и видеть сумрачного лица мужа и отца не могли. А Николай, между тем, от печали и растерянности перешел к ожесточенной, иступленной злости. Даже сделал было движение, чтобы схватить Кошкина за воротник. Увы – у линялой футболки соседа, одетой сегодня в качестве талисмана, никакого воротника не было. Да и сам Николай одумался, разжал кулак – тот, в котором не был зажат громадный драгоценный камень.
– Правильнее всего, – начал он объяснять сумеречное состояние собственных души и тела, – было бы кончить вас здесь обоих и закопать – поглубже. Лопата, кстати, в багажнике есть.
– Ага, – догадался Николаич, совсем не испугавшийся такого мрачного предложения, – ею ты и ковырялся в дольмене. И за что такая немилость, скажи, пожалуйста!
Николай правильно оценил его безмолвный порыв, и нахмурившиеся брови Валентины Степановны, и продолжил объяснения:
– На этот камушек, – он подвесил за цепочку бриллиант Пенелопы перед носами Кошкиных, – можно купить весь Геленджик. Еще и сдача останется. А там, где большие деньги, там большая кровь. Знаете историю знаменитого индийского алмаза? Кажется, его называют Кохинором?
Николаич, призванием и профессией которого была история, даже оскорбился: «Что значит знаю? Я тебе такие подробности могу про этот камень рассказать!».
Подробности, кстати, действительно были кровавыми. Отсвет этой крови Николай уловил в глазах соседа; тот кивнул и резюмировал:
– Так что, ребята, с этим камушком можно нажить беды… выше крыши. Но и подняться можно так, – внезапно улыбнулся он, – что никакая крыша уже не будет нужна.
Королю дорогу заступая,
Бремена ты мечешь выше туч,
Суд вершишь до самого Дуная.
Власть твоя по землям потекла…
Николаич споткнулся в душе, потеряв вместе с неведомым автором рифму.
– Какой король; при чем тут Дунай?! – воскликнул он, заставив Николая с Валентиной недоуменно вскинуть брови.
Он смущенно улыбнулся, еще немного порылся в своей памяти; опять не смог отыскать неведомый источник, и жалобно уставился на довольное теперь лицо соседа.
– А может, ну его, этот бриллиант, – почти прохныкал он, – давайте его в костер бросим; проверим, так ли он хорошо горит, как обычный уголь.
Валентина, до этого мгновения изображавшая из себя глупо кивающую куклу ростом метр восемьдесят, при слове «бриллиант» очнулась; явила миру круглые и очень заинтересованные глаза.
– Бриллиант?! – воскликнула чуть громче, чем следовало, – настоящий?!!
Теперь к ним присоединились Люда с Сашком, и Николай, негромко чертыхаясь, пошел к «столу» за доказательствами.
– Вот, глядите, – поднял он пустую бутылку из-под «Хеннесси».
Когда Кошкин «нырял» в мегалит, бутылка была наполовину пустой.
– Или наполовину полной, – поправил себя историк, наблюдая, как по прозрачному стеклу поползла светлая царапина.
Николай ловко провел глубокую черту по окружности, а потом, внешне не прилагая никаких усилий, переломил бутылку, которая лишь чуть слышно хрустнула. Теперь не оставалось никаких сомнений – в его руках сейчас был драгоценный камень, равного которому по размерам и чистоте не было во всем мире.
– И как только этот факт не подчеркнул в своей «Одиссее» Гомер? – с каким-то непонятным весельем подумал Виктор Николаевич; и с еще более ехидной ухмылкой ответил себе, – потому и не отметил, что я этот камушек умыкнул из дворца Одиссея. А они – цари Итаки – то ли забыли о нем в пылу страсти, то ли постеснялись – не хвалиться же тем, что потеряли фамильную драгоценность…
– И что будем делать? – задал он вопрос, мучивший, наверное, всех.
– Не будем, а буду, – опять сделал суровой физиономию Николай, – а вы все хором будете забывать, что даже видели этот камень. Вот прямо сейчас и начинайте. Понятно?
– Понятно, еще как понятно, – облегченно вздохнул Николаич, поворачиваясь к супруге.
Валентина – вот диво – приказ соседа приняла тоже на редкость серьезно; Кошкин прекрасно знал, что означают желваки на ее скулах и молнии в глазах. Они означали, что она сама ничего никому не скажет, и мужу башку оторвет – если он малейший намек сделает про брил…
– Нет, все, – Николаич в непритворном испуге прикрыл ладошкой рот, – я даже слова такого не знаю!
На следующее утро Кошкин, собравшийся было вприпрыжку броситься вниз по лестнице (он уже опаздывал на первый урок), невольно задержался. Потому что Сашку в детский сад с верхнего этажа вела Людмила, а не отец, как обычно.
– А где Николай? – машинально поинтересовался он, даже забыв поздороваться.