Мысль – не стремительная, быстрокрылая, подобно чайке, а медленная, тягучая – ворочалась в голове, как медведь в берлоге, не давая поймать себя за хвост.
– Хвост?! – так и не сумев схватить ее, тряхнул головой Федор, – какой хвост у медведя?
Это движение словно взорвало голову изнутри, заполнив ее болью. Последняя оказывается мирно дремала вместе с Федором на полу его собственной квартиры. Он тоскливо замычал, представив себе реакцию жены и ее последующие действия, когда на его лицо шлепнулась какая-то тряпка; затем вторая – так, что закрытыми оказались и мычащий рот, и резко выступающий меж небритыми скулами нос, и не успевшие открыться глаза.
Но Казанцев и с закрытыми глазами смог безошибочно определить, что с такой настойчивостью полезло ему в ноздри вместе с густым непереносимым запахом. Так зловонно могли смердеть только носки, хозяин которых наделю за неделей забывал поменять их на свежие. Этот «аромат» прочистил мозги лучше нашатырного спирта. Мысли наконец забегали, затеснились в голове Казанцева.
– О-о-о.., как мне плохо, – это была первая мысль, которую Федор все-таки смог поймать за хвост, – подожди, а чьи же это носки?! Моими они точно не могут быть! Если только лет десять назад я мог позволить себе такое. Но сейчас!? Когда уже восемь лет живу с лучшей женщиной на свете, с моим Галчонком…
Нет – представить себе, что его Галочка, Галюсик, могла позволить Федору надеть несвежие носки, да еще такого срока носки, было просто невозможно; что за эти восемь лет…
– Стоп! Восемь лет! Сегодня же годовщина нашей свадьбы! Нашей с Галчонком свадьбы!!! А я валяюсь тут на полу, как свинья. Как длинная худая грязная и небритая свинья!
– Свиней не бреют, а опаливают – паяльной лампой, – полезло из него профессиональное ветеринарское нутро, но Федор поспешно загнал его на место и резко дернул туловищем, попытавшись сложить его пополам и сесть на жестком полу.
Попытался! Своим движением Казанцев смахнул с лица легкий зловонный груз и одновременно впечатался лбом в кровать, едва не перевернув ее набок. Кровать была подарком Фединых родителей к свадьбе – железной, тяжеленной. С шишечками, старинной панцырной сеткой; такую уже тогда, восемь лет назад, невозможно было достать в магазинах. Еще у ней были толстые уголки, к которым эта сетка крепилась. В такой уголок Федор с размаху и врезался.
Мысли опять исчезли из многострадальной головы. Остался только крик и судорожные движения.
– А-а-а!., – кричал теперь Федор вместо прежнего мычания, ворочая тремя длинными конечностями и пытаясь отползти подальше от кровати.
Четвертая конечность – правая рука – крепко зажимала лоб, не давая расползтись до неприличных размеров ни оглушающей боли, ни стремительно набухавшей шишке, расположившейся точно посреди лба. Наконец Казанцев уперся ногой в противоположную от кровати стену комнаты, куда дополз, успешно сымитировав червя, замер на мгновение и повторил попытку сложиться пополам в сидячем положении.
Вторая попытка оказалась успешной. Федор сидел на полу, покачиваясь, продолжая всхлипывать и шипеть сквозь стиснутые болью зубы. Одновременно он поглаживал правой ладонью лоб. Двух минут подобных действий хватило, чтобы он наконец решился открыть глаза. Его поразил не вид собственного тела – худого и длинного, как всегда; не тот факт, что это тело скорчилось на полу в абсолютно обнаженном виде, если не считать за одежду разбросанные по нему без всякой системы крупные болезненные синяки. Не сразил его и беспорядок в комнате, обычно идеально чистой. Сейчас повсюду валялись лохмотья; то, что видел Федор вокруг себя, одеждой назвать было нельзя. Венцом всего были чьи-то трусы, уныло свисавшие с люстры. Они очевидно давно потеряли свой первоначальный цвет и рисунок и были протерты до такой степени, что непонятно было – неужели кто-то в них пришел сюда?
Но Казанцев и об этом «ком-то», и о его трусах подумал мельком. Сейчас он готов был насладиться картиной, которая и сразила его, заставив опять замычать – теперь в сладостном нетерпении. Потому что в дверях стояла его Галюсик с бутылкой в руках. Неважно какой бутылкой.
– Конечно, лучше бы это была водка, – пробормотал он в некотором разочаровании; совсем микроскопическом.
Но нет – эта бутылка характерной формы и размеров больше всего напоминала те, которыми они пытались подпоить одноклассниц в дни уже почти забытой школьной юности. В те годы самым популярным напитком среди девчат был финский ликер. Сам Казанцев и тогда не сомневался, и сейчас был готов подписаться под утверждением, что этот тягучий сладкий напиток со вкусом клюквы или персика даже рядом не стоял с обычной русской нераскрученной водкой.
Федор бодро – как ему показалось – вскочил на ноги, совершенно не стесняясь наготы. А кого ему было стесняться – Галчонка что ли? Да она видела его в таких ракурсах и позах, что…
– Вот об этом пока не надо, – остановил он себя, поднимая все ту же правую руку.
Ростом боженька Казанцева не обидел. До двух метров он не дорос, но совсем немного – каких-то пять сантиметров. Так что головой он сейчас едва не задел люстру. Висевшие на ней трусы естественным образом переместились на голову Казанцева. Теперь никто не мог сказать, что на выпрямившемся во весь рост мужике совершенно не было одежды. Была – секунд пять! Потом Федор сгреб этот комок ткани с макушки и зачем-то вытер трусами абсолютно сухое лицо. Вздрогнув всем телом от омерзения (трусы воняли еще гнуснее, чем дырявые носки только что), он плюнул в них и точным броском отправил в нижний правый от двери угол.
