Глава 1. Кудрявцев. День первый. Около девяти утра
И мир взорвался!
Взорвался совсем не так, как ожидал подполковник Кудрявцев. Вернее сказать, Кудрявцев вообще не ожидал ничего. Ни хорошего, ни плохого. После нервного нажатия пальцем курка автоматического пистолета Стечкина, поднесенного к собственному виску, ожидать чего-то было бессмысленно. Поэтому удивительную какофонию звуков, окруживших вдруг подполковника, сидевшего за обычным письменным столом в собственной однушке на восьмом этаже в спальном районе Саратова, ничем объяснить было нельзя.
Ни в ад, ни в рай Кудрявцев прежде не верил. Да и сейчас трудно было поверить, что где-то в пределах территории, подведомственной чертям или, напротив, ангелам, вдруг бешено взвыл и тут же умолк, словно наткнувшись на непреодолимое препятствие, мотоциклетный двигатель. Подполковник, которого определять любой звук; направление и расстояние до него учили когда-то не просто жестко, а жестоко, определил: не больше пятнадцати метров, чуть левее и… не выше, но и не ниже самого Кудрявцева, который, напомним, жил на восьмом этаже.
Где-то чуть дальше рявкнул тракторный движок, но тоже замолк – не сразу, скорее повинуясь руке тракториста, отключившего зажигание.
– Тракторишко-то наш, советский МТЗ, – определил он по старой памяти, хотя Минский тракторный завод уже почти четверть века выпускал продукцию на благо суверенной Беларуси, поставляя практически всю ее в Российскую Федерацию, не менее независимую те же четверть века.
Чем-то почти райским можно было обозвать обиженный звон колокола, будто упавшего с небольшой высоты; последовавшее сразу за ним извержение богохульств и мата – родного, российского, а сразу за ним какой-то то ли молитвы, то ли стенания заставили подполковника чуть улыбнуться – он понял, что колокол действительно упал. И не просто упал, а на голову кого-то, привыкшего через слово обращаться к Богу. Что интересно – и колокол и богослов, судя по всему, тоже висели где-то на высоте чуть больше двадцати метров (восьмой этаж) – ведь квартира Кудрявцева была угловой, и за стеной комнаты, служившей ему и кабинетом, и спальней, а иногда – по торжественным случаям – и банкетным залом не было ничего, кроме воздуха. Впрочем такие случаи можно было пересчитать по пальцам одной руки.
Настоящим домом для подполковника Александра Николаевича Кудрявцева была База (с большой буквы с того самого дня почти тридцать лет назад, когда двадцатисемилетний капитан Кудрявцев, считавший себя бойцом круче некуда, в первый раз перешагнул ее порог), а эта комната шириной три двадцать и длиной четыре метра сорок сантиметров…
– Теперь уже не четыре сорок, а метра три, если не меньше, – констатировал открывший, наконец, глаза Кудрявцев. Констатировал слишком спокойно для человека, который вместо глухой стены перед собой и картины неизвестного художника на ней, оставленной прежним хозяином квартиры ввиду отсутствия в последней художественной и материальной ценности, увидел… тоже часть комнаты. Чужой комнаты – судя по остаткам меблировки – гораздо более благоустроенной и пригодной для любителя или вернее любительницы роскошного времяпрепровождения.
Именно такая, внешне далеко не худшая представительница прекрасного пола сидела на коленях, подоткнув под них что-то невесомое и почти прозрачное. Сидела на кровати, размеры которой на мгновенье ошеломили подполковника.
– Это как же ее в комнату заносили, – восхищенно удивился он, – не меньше чем три на три метра.
Перед кроватью, почти упираясь в край комнаты Александра, затерялся своими размерами сервировочный столик. Затерялся размерами, но не сервировкой.
Огромный торт – из тех, который в обычном ресторане, по крайней мере в саратовском, не закажешь; бутылка шампанского – того самого джеймсбондовского «Дом Периньон», которое Кудрявцеву однажды (в рамках Задания, конечно – а как же иначе!) довелось испробовать. Ну что сказать? – что-то такое в этом игристом вине было. Но ничуть не больше, а скорее намного меньше, чем в женщине, скорее девушке, ошеломленно глядевшей сейчас на него.
Лет двадцати, а может и меньше; белокурая настолько естественно, что о краске для волос не хотелось даже думать; стройная и женственная до безупречности, чего полупрозрачное одеяние не только не скрывало, а наоборот, подчеркивало.
– Зато у меня крыша есть, – немного ревниво подумал подполковник. И действительно – в то время, как над остатками его комнаты также незыблемо как и прежде располагались плиты перекрытия, побеленные когда-то все тем же прежним хозяином (а может и предыдущим – Кудрявцев не интересовался) – над остатками жилища прекрасной незнакомки вовсю сияло нежной синевой небо, подсвеченное яркими лучами восходившего солнца. Яркими и удивительно жаркими для сентябрьского Саратова – это Александр почувствовал даже в тени своей полукомнаты.
В этих лучах Кудрявцев с непонятной для себя радостью разглядел в соседке изъян – на ее красивом, он бы даже сказал аристократично красивом лице было слишком много косметики. Так много, будто незнакомка шампанским и монументальным тортом собралась праздновать по крайней мере полувековой юбилей. Грим этот скорее уродовал, чем красил хозяйку. А когда она повернула гордо посаженную голову направо, открыла широко рот и мазнула рукой по лицу, словно не веря своим глазам, красота ее вмиг превратилась в нечто жуткое, искаженное ужасом.
