Время сонное зимы замедляет тихий бег;
неподвижные дымы приморожены к трубе.
Солнце мне заходит в тыл – солнце не перехитришь.
Любопытные коты на дорогу смотрят с крыш.
Проезжает самосвал – у шофёра сто забот,
а меня никто не звал и никто нигде не ждёт.
Никакой еще беды, жизнь не в тягость, как шинель,
и прозрачна, словно дым,
ждущий ветра в вышине
* * *
Примёрзла к веткам белая луна,
они напоминали стаю змей.
Я их очнуться тщетно заклинал,
на самодельной дудочке своей.
И мой порыв со временем угас,
он был холодный – так горит эфир.
И отравлял зимы прозрачный газ
и снега розовеющий зефир.
И я не в силах был понять никак,
зачем воронам бреющий полет.
И был мумифицированный карк
мне голосом, что к гибели ведёт.
Пустынная, простынная страна
в напудренном вельможном парике,
ты чересчур ко мне была строга —
учителка с указкою в руке.
Напрасно в этот я попал район —
он превратился в ледяной скелет.
Не отыскать здесь правду всех времён —
единственную правду на Земле.
Она – лишь сон. Я тоже стану сном.
Ну а во сне мне правда на фига?
Она одна. Она дрожит огнём
потерянного напрочь очага.
* * *
Я прерву свою жизнь никакую
и опять улечу в никуда.
Я – как первый скворец. Я рискую:
ещё могут придти холода.
Но я жалобы не проскворечу —
я судьбе своей верен по гроб,
и она мне несётся навстречу,
и мы встретимся с нею лоб в лоб.
Скажут после: свернул бы направо,
не обрел бы могилу и крест…
Ну, какая тут невидаль, право?
Так, обычный дорожный наезд.
* * *
Взгляни: раскрылись у воды
на уровне с травой
герани белые цветы,
герани луговой.
В глазах у них застыл испуг,
у них так мало сил.
Они – как будто белый пух,
что лебедь обронил.
Не долго им гостить уже…
Господь, я так же мал,
дай доброты моей душе,
коль силы ты не дал!
* * *
По вечерам, когда, как воск, густеет мгла
и заполняет, словно газ, моё окно,
когда один, боюсь смотреть я в зеркала —
в них отражается не то, что быть должно.
Иная жизнь там, но не та, что я застиг,
что я пригубил, словно яд, из тигля дня, —
в безбрежной комнате всегдашний мой двойник
глядит в глаза мне, так похожий на меня.
Дрожит луна – зеленый дымчатый кристалл,
а мой двойник, как я, бесплодно одинок.
Он – тот, каким быть не хотел я и не стал.
Он – тот, каким я никогда бы стать не смог.
Мелькали годы, электричеством слепя,
он не старел совсем, румяный, как мечта.
Но жить, как жил я, ненавидя и любя
и забывая, – не пытался никогда.
Как горевал, как пил последнее вино,
как говорил всем, что прошедшего не жаль…
Он – только зеркало, я старше все равно
его на чью-то позабытую печаль.
Я проститься с тобой не могу
* * *
Запах духов, острый запах укропа,
белый шиповник в саду придорожном,
где чернобылом заросшие тропы…
Как бы забыть, да забыть невозможно.
Снова мне снится жасминовый ветер —
счастья пролётного бдительный сторож.
Как этот мир непонятен и светел!
Как он прекрасен, хмельной от простора!
В ставни закрытые веткою стукнет,
вновь уводя в бурелом чернобыла…
Только лишь юности это доступно.
Но для чего это все-таки было?
Но для чего эта память? На что мне
эта тревога и боль до предела?
Словно у старой заброшенной штольни
с часу на час ожидаю расстрела.
***
От бега коленные ноют суставы,
ботинки мои увязают в снегу,
а я всё бегу и бегу за составом,
а я всё проститься с тобой не могу.
Ты – там, за окошком, в тепле и покое,
куда не доносятся скрежет и шум,
а я… Я не знаю, что это такое,
зачем я бегу и рукою машу.
Каким запрещается это законом
с собой меня взять, как какую-то кладь?
А я всё бегу, всё бегу за вагоном,
