Лиз почувствовала, как в ней растет иррациональный и неконтролируемый гнев. Томми остался таким же раздолбаем, продолжает путаться не пойми с кем, не следит за тем, что эти подстилки портят его экстерьер, еще, поди, и удовольствие от этого получает. Ее воображение тут же услужливо подкинуло картинку – он и Джиджи голые в постели, она целует его, лижет его живот, сладострастно пробегает хищным язычком по всем его безупречным квадратикам мышц и впадинкам, покусывает, еще и мурлычет, какой он красавчик и как она не может устоять, прости… А он улыбается с закрытыми глазами и стонет от удовольствия… как с ней, с Лиз, шесть лет назад. Она была готова убить его, выцарапать его наглые гляделки, выдрать целые пригоршни этих роскошных светло-пепельных волос. Она даже тихонько зарычала от злости, и Наташа, которая в это время матировала ее зону декольте, поспешно сказала:
- Все, уже заканчиваю.
Почему Лиз была так глупа и труслива и не решилась на новые отношения? Ей, черт подери, через два месяца исполнится 21 год, а она с четырнадцати лет без парня… да и то, что было в четырнадцать, не считается – всего два дня вместе с ним… Почему эти два дня оставили в ее душе такой глубокий шрам? Разве не глупо? Она все эти годы так и просидела как идиотка, одна, млела, разглядывая коровьими глазами его фотки в Инстаграм или Твиттере, которые размещал его пресс-агент для других таких же дур, а он в это время кувыркался не пойми в чьих постелях да качал свой чертов пресс. И, пока она изводилась виной перед тем пусть немного легкомысленным, но искренним, любящим мальчишкой, которым он когда-то был, этот переродившийся самовлюбленный козел даже не вспомнил о девушке, которой он так или иначе сломал жизнь. Пусть не по злой воле, но все равно – своим разгильдяйством и эгоизмом. Лиз закусила нижнюю губу, думая о том, как же она его ненавидит, и Наташа тут же сердито заметила:
- Ну что ты натворила? Теперь зубы в помаде…
Лиз ее едва услышала. Темперамент рыжеволосой дочери двух наций не угас и не смягчился годами воспитания деликатной и доброй мачехи и спокойного, местами даже неуместно флегматичного отца. Сейчас ее сдерживала только необходимость отработать эту чертову фотосессию, и не просто приемлемо, а превосходно. О, она сделает карьеру, уж не сомневайтесь, и не хуже, чем Ромингер, она еще превзойдет этого мажора по всем статьям, и швырнет свой успех в его чертову смазливую рожу! Именно эта свежерожденная в ее душе ярость заставила включиться контроль… чтобы ударить тогда, когда она будет сильна. Сейчас, к сожалению, ничего взрывом не добиться. Ее просто вышвырнут из студии и из фэшн-бизнеса, он вместе с этой смазливой сучкой Джиджи посмеется над ней и забудет. Ну уж нет, Томас Леон Ромингер, ну уж нет!..
Когда она вышла в студию, один из фотографов пробормотал «Ух ты!» и чуть не уронил светофильтр. Другие, кто посмотрел на нее, ничего не сказали, но тоже оценили зрелище. Девушка, появившаяся в студии, просто пылала. Ее голова, увенчанная золотисто-рыжим продуманно небрежным узлом, была гордо вскинута, щеки горели, синие глаза сверкали, пухлые губы твердо сжаты, в походке появился вызов и стремительность. Лиз Эртли была просто сногсшибательно хороша сейчас, когда в ней кипела эта лава ревности и ярости. Наверное, во всей студии только двое не обратили внимание на явление принцессы гнева – это были никто иные, как Томми и Джиджи, которые в эту самую минуту были поглощены ее планшетом. Она показывала ему свои супердостижения в какой-то игрухе, в которой нужно было создавать что-то типа собственного мира. Томми, совершенно равнодушный ко всем на свете компьютерным играм и не признающий иных миров, помимо скучного реала, вежливо смотрел, но думал о своем. Конечно, о Штрайфе. Завтра утром он должен был заехать в университет на очередное неромантическое рандеву с мсье Гуманоидом, а оттуда – на вокзал и на поезд до Китцбюэля. Вопрос, который занимал его в данный момент, состоял в том, хочет ли он, чтобы Ромейн ехала с ним, или стоит придумать что-то, чтобы поехать одному.
И вдруг он представил, что с ним едет не Ромейн, а… Огонек. И между ними нет этой боли, этой обиды и горечи. Они и знакомы-то раньше не были. Ну просто вообще. Они были двумя незнакомцами, которые случайно встретились на рутинной фотосессии для каталога одежды, и понравились друг другу, и он уговорил ее поехать с ним. Сначала шесть часов в купе первого класса наедине с ней, потом красивый ужин в каком-нибудь ресторане вроде Schwedenkapelle, а потом в отель… Но он не успел додумать эту, к слову сказать, соблазнительно-опасную мысль.
Потому что отвел взгляд от экрана планшета Джиджи. И сразу столкнулся взглядом с Огоньком.
Она стояла метрах в пятнадцати от них с Джиджи. И смотрела на него в упор. Ее глаза горели гневом, прожигали его напалмом, но смотрелась она убойно, гнев шел ей ничуть не меньше, чем нежность… Сколько раз он рисовал ее нежной и любящей, сколько раз за эти годы ему снился ласковый свет ее глаз?
Ну сейчас все явно по-другому. Огонек была зла, как черт. И это точно он ее разозлил, судя по тому, как она на него смотрит. Вот интересно бы узнать, что ей в голову взбрело? Что он такого натворил, почему она в такой ярости? Это он должен злиться. Это у него к ней счет длиной в километр. Это она добила его с рассчитанной жестокостью, когда он приполз к ней, будучи на пороге смерти. Это она не стала слушать объяснения Ноэля насчет той дурацкой фотки. И самое страшное и непростительное… Это она уничтожила их ребенка.
