– Совки! Надо же слово такое придумать, – бросил трубку Алексей.
– Ты чего сморщился, будто лимон без коньяка скушал? – улыбнулся Петька.
– Да Макс… просто утомил своими неологизмами: «Совковый менталитет, совки…» Какое пренебрежение к своему народу! К себе самому…
– Это в тебе великодержавный русский шовинизм говорит, Лёшенька. Он у вас просто в крови! – не без ехидцы заметил приятель.
– У кого это – у нас?
– У вас, у дворян.
Громко зевнув, Пётр поднялся из-за стола, с тоской посмотрел в окно: из дверей соседнего корпуса, один за другим, выходили сотрудники: «Счастливчики!»
– Брось молоть чепуху! Нашёл дворянина! И какой там к чёрту шовинизм! – лениво огрызнулся Алексей. – Мы и русскими себя называем через раз, с оглядкой: мы – советские. Мало нам того, нашли новое словцо, вовсе паскудное – «совки»…
– Диалектика Гегеля в действии. Потомка русских дворян Алексея Северина коробит пренебрежительное отношение к советской власти, а кухаркин сын Максимка Тюрин, этой властью взлелеянный, презирает и ненавидит её, – Пётр говорил нарочито назидательным тоном: ему было жарко, скучно, томно… От нечего делать, он расхаживал по лаборатории, переставлял с места на место реактивы, отчаянно зевал…
– Перестань маячить! – оглянулся на него Алексей. – Я говорю не о власти, а о стране, о народе…
– Так и я – о народе! Точнее, об отдельных его представителях! – послушно приостановился Петька.
– Готов поспорить, что Макс на всё пойдёт, только бы выехать из Союза. Что, скажешь, не так?
«Оседлав» стул, Пётр воззрился на приятеля.
– Даром он, что ли, на Наташке Тайницкой женился? И не посмотрел, что она с половиной института переспала! Зато – и распределение в кардиоцентр, и темочка для диссера беспроигрышная, и в Америке на стажировке уже два раза побывал…
– Это его дело! – нахмурился Алёша.
– В общем и целом согласен, – примирительно поднял руки Пётр. – Скажи, у тебя ничего пожевать не осталось?
– Да ты что, мы ведь с час назад обедали!
– Я ж говорю, у тебя врожденная склонность к преувеличению! Назвать два жалких бутерброда с колбасой обедом! – вздохнул приятель.
– Пойдём к девчонкам в микробиологию, у них наверняка найдется что-нибудь вкусненькое.
– Ступай один, я лучше почитаю что-нибудь.
– Похвальное желание, юноша. Стало быть, встречаемся на «тихом часе» в конференц-зале.
– Угу…
Алексей тоже не находил себе места. Вынужденное безделье раздражало его страшно. Запланированный эксперимент сорвался – всю партию его мышей прибрал к рукам Борька Фитисов. Вернее, их перехватила его шефиня, заведующая биохимической лабораторией. Правду сказать, сделала она это интеллигентно: сначала подошла к нему, поплакалась – у её подопечного все сроки горят с диссером, через месяц надо подать черновой вариант, а у того и конь не валялся.
Сделав значительное лицо и подняв пальчик, Стелла Юрьевна доверительно сообщила:
– Строго между нами, у Бориса серьёзная личная драма – ему надо помочь, а мы в долгу не останемся. Мы уже заказали «блэков», как только их привезут – все ваши.
Алексей отлично знал, что за драма была у Борьки – квасил, мерзавец, три месяца подряд. Жена выгнала его из дома, он жил то у матери, то в общаге у ребят из Второго меда, со всеми вытекающими последствиями. Ничего этого, разумеется, он говорить докторице не стал.
Женщина она деликатная, легковерная. К тому же этот паразит был её первым диссертантом, и к своим обязанностям она относилась с чрезвычайной серьёзностью. Зачем её разочаровывать…
– Разумеется, мои мыши и я сам – к вашим услугам, – Алексей галантно поклонился и приложился к ручке.
Стелла, захлопав глазами и зардевшись, как маков цвет, попятилась к двери:
– Спасибо, я не сомневалась в вашем благородстве.
Алексей, слегка склонив голову, не сводил с неё глаз. Ему нравились дамы бальзаковского возраста, и если бы он решил приударить за кем-нибудь из своих коллег, выбрал бы её. Она смешная. Но Стелла находилась под чужой юрисдикцией. У каждого нормального мужика в институте был свой круг опекаемых им женщин. Отдельные товарищи, давно покинувшие «большой спорт», цинично называли это окружение курятником, но это исключительно из зависти. На самом деле все прекрасно знали, насколько широк спектр этих отношений – от доверительно деловых до романтических. Хвастаться победами было не принято, тем не менее негласный «джентльменский счёт» вёлся.
«Вот чёрт, что же делать? В любой другой день он благополучно слинял бы с работы. Сегодня для этого была почти уважительная причина. В Пушкинский привезли несколько картин великих итальянцев, среди них – «Дама с горностаем». Девчонки с соседней кафедры уже час, как уехали, чтобы занять очередь в музей, – говорят, там столпотворение. Но, как на грех, сегодняшний четверг выдался последним в месяце – время очередного политзанятия.
Можно было опоздать на работу, уйти раньше времени, сказаться больным или взять библиотечный день. Но пропустить политзанятие?! Ни-ни! С этим в институте было строго. К общественной работе здесь относились, как к священной корове, – все знали, что ректор сделал на ней свою карьеру. Он и не скрывал это, и не уставал призывать к активной деятельности своих сотрудников».
