ГЛАВА 1
Терпеть этого не могу! Заходишь в трактир, над дверью брякает колокольчик, по косяку вспыхивают обережные знаки, и гомон враз стихает, народец за столами таращится на тебя, как на привидение.
Ну да, я привидение. И это лишает меня права отдохнуть с дороги, хлебнуть пивка и наесться от пуза, как все люди?
Бывает, сяду за стол, а никто не подходит. Тогда начинаю тихонько бренчать посудой и стёклами в окошках. Обычно этого довольно, чтобы тут же с поклоном подскочил половой: "Что угодно, госпожа?" А иной раз хозяин-олух орёт: "Пошла вон, нечисть поганая! Всех клиентов распугаешь!" С такими я не церемонюсь. Взвою, как ветер в печной трубе, и у грубияна сей же миг вылезут волосы, выпадут зубы, тело покроется фурункулами, а одежда спадёт клочьями, оставив невежу голышом на потеху честному собранию.
Но здешний трактирщик был не дурак. Вскоре на стол ко мне порхнули рябчики, тушёные в сметане, встали толпой горшочки: в одном телячье жаркое со сливками и сладким перцем, в другом фасоль под жёлтой пенкой шафрана, в третьем кусочки морского чёрта в бульоне. Легла блином печёная камбала с ароматными травами, к ней присоседился, дрожа и переливаясь под стружкой хрена, заливной язык. А рядышком истекал соком каплун в золотистой корочке… Славный же трактир мне подвернулся! Как бишь его? "Услада живота". Не оригинально, зато верно.
Над очагом — оленья голова, для красоты, по стенам — связки вереска, для аромата. Полы выметены. Свечей хозяин не жалел, лампадка в углу глаз не мозолила. Тут, пожалуй, и заночую. А уж с утреца — к Томасу. Как простая смертная, каблучками по мостовой. Погляжу, что там у старика приключилось. Заодно кошель наполню…
— Эй, милашка, ты не лопнешь?
Стол наискось через проход. Трое олухов: чубы дыбом, рубахи под распахнутыми камзолами — навыпуск, подпоясаны шёлковой верёвочкой. Лавочники. Или приказчики. Глушат пиво, заедают свиными рёбрышками. Деньгами не сорят.
Задирать меня взялся самый молодой — рожа красная, глазки блестят.
Подмигнула в ответ:
— Что, скупердяй, завидки берут?
А сама выпустила под столом щупальце, обернула {вуалью}, хотя в здешнем чаду да с пьяных глаз его и так никто бы не приметил, и легонько пощекотала у краснорожего в животе. Влезла через пупок — это проще всего. Мгновение спустя лицо шутника вытянулось, позеленело, аура пошла ржавыми пятнами. Схватившись за живот, он бросился к задней двери. То-то же. Не стоит дразнить привидение.
Я свистнула вдогонку:
— Эй, куда ты? Хочешь кулебяки? А, может, телячьей грудинки?
Приятели наглеца тут же вцепились в кружки и сделали вид, что меня нет в {зримом мире}. Молодцы — сообразительные.
Только я умяла горку расстегаев с визигой — ум отъешь! — и потянулась за наливочкой, как дрогнули, плеснув чадом, языки свечного пламени, поперёк стола упала тень.
— Солнце сияет всем.
Плащ цвета запёкшейся крови, на груди знак {пресветлой коллегии} с аметистовым зрачком, пылающий взор из-под капюшона. Всё как полагается. Голубовато-бирюзовая аура — само спокойствие.
Большинство служителей коллегии, которых я встречала до сих пор, были седыми или лысыми и сушёными, как вобла. То ли от аскезы, то ли от злости на род людской. Не зря их прозвали {покойниками}. А этот молодой и собой недурён… Под плащом — цветА ворона и мыши, на рукаве пурпурный кант. Ну да, в орден святого Женара охотно берут хорошеньких мальчиков.
— Что ты забыла в Ламайе? — и голос приятный, несмотря на стальные нотки.
Я оскалилась:
— Не твоё дело.
На благое приветствие, само собой, ответить не подумала.
Женаранец без церемоний уселся напротив и протянул мне деревянный диск на шнурке.
Ого, а на пальце-то Око Солнца — перстенёк с гелиодором! Вон кто до меня снизошёл — страж Света. По-нашему, {окаянник}. И в столь юные лета! Должно быть, знатный борец с чернокнижием. Или выскочка из тех, кто лезет наверх, давя чужих и своих. За одно красивое личико Око Солнца не дают.
По диску в руках окаянника крУгом бежали магические письмена, складываясь в невидимые глазу смертного печати усмирения.
— Носи на шее поверх одежды.
— Ещё чего!
Знаю я эти штуки: от них окутываешься дымкой, так что прохожие шарахаются, да ещё чесотка одолевает.
Жаль, нельзя и этому красавчику устроить приступ медвежьей болезни. Припаяют нападение на инквизитора при исполнении…
Страж Света подался ко мне через стол, ожёг взглядом:
— Ты ведь, как насытишься, обретёшь полную телесность, и тебя будет не отличить от обычного человека. Даже обереги могут обмануться.
— И что с того?
Обойти простые домашние обереги для меня в любом состоянии раз плюнуть, но {покойнику} об этом знать не обязательно.
Соседи посматривали на нас тишком — глянут и отвернутся. А вдруг мы прямо тут затеем вселенскую битву добра со злом, низвергая в прах дольний мир?
Аура окаянника подёрнулась стальным налётом — признак холодного гнева.
— Если не замышляешь дурного, надень этот амулет, который всякому раскроет твою потустороннюю природу.
— И не подумаю. Нет такого закона, чтобы честному привидению таскать на себе всякую дрянь!
Ухмыльнулась ему в лицо, взяла в руки нож и двузубую вилку. Каплун стынет.
