Дом, в котором жила Вика, был великолепен. Коттедж в немецком стиле с тремя спальнями на мансардном этаже. Спальня Вики выходила на просторный балкон под отдельным остроконечным козырьком. Цвет кирпича под цвет кровли – темно-коричневый и контрастные белоснежные рамы больших окон. Ожившая картинка.
Забор невысокий из того же темно-коричневого кирпича. Заглянуть за него несложно, поэтому большие окна всегда прикрывала газовая тюль, а стеклянные двери балкона в любое время дня и ночи наглухо закрывались плотными ночными шторами.
Не повезло этому горделивому домику только с расположением – самый центр небольшого рабочего поселка. Видом из окон домик порадовать не мог. С одной стороны – большой, складского типа, магазин родителей Вики, с другой – ряд маленьких старых домишек. Со второго этажа хорошо просматривались их небольшие захламленные дворики. Своей красивой европейской мордочкой дом упирался в центральную улицу – а в таких поселках это обычно не самое красивое, но самое пыльное место, напоминающее большой торговый пятачок.
Так что дом одновременно украшал поселок и терялся в его тоскливых выцветших красках. Так же в этих красках, но уже ничего не украшая собой, терялась двадцатишестилетняя Вика. Отучившись на заочном за диплом о высшем экономическом, она устроилась кассиром в магазин родителей. Но к кассе ее не подпускали, в отделе оставляли только со вторым продавцом, которого по любым обращенным к ней вопросам Вика, не поднимая глаз от телефона, подзывала толстым хозяйским голосом.
Все в ее жизни было понятно и устроено. Еще со школьной поры родители заподозрили эту ее будущую затворническую устроенность и хоть испытывали при этом осознании неясную вину и еще более неясные надежды, понимали, вдали от дома Вика не выживет. Пусть чудит под присмотром.
Сама Вика тоже понимала это, но по-своему. Пока сверстники обживали ободранные столичные углы, она жила принцессой в мансарде и иногда, в редкие, чуть стыдливые для себя, как для любящей дочери моменты осматривала дом на предмет уже собственных хозяйских изменений и улучшений.
О собственной семье Вика не думала, при мужчинах смущалась до подскока температуры. Иногда стеснялась даже отца, а видя обнимающихся родителей не могла отделаться от похабных мыслей, которые заставляла ее, разбуженную по нужде среди ночи, с топотом пробегать мимо закрытой родительской спальни, чтобы не услышать вдруг чего лишнего.
Эти похабные мысли были проклятием Вики. Викина голова вообще была проклятым местом – в ней могла застрять любая мысль и крутиться на изводящем повторе, выгоняя все остальные мысли. Мучалась Вика-девочка, мучалась Вика-девушка. С возрастом это не проходило, опускалось глубже.
Связанные с сексом эти мысли (будь благословлено то время, когда она еще не знала о нем) мучали не только голову, но и тело. Иногда к ним добавлялись голые, горячие сны и, просыпаясь после них, разгоряченная и взвинченная, Вика бежала в ванну. Она включала воду и, прежде чем умыться, закрывала глаза и шептала волшебные слова: «Куда ночь, туда и сон». Повторяла трижды и вроде как образы из снов (мозг, что бес во взрослом девственном теле) действительно смывались в черный слив. Но по каким-то неведомым подземным трубам этот слив соединялся с головой, потому что на следующую ночь образы возвращались.
Днем их присутствие было мучительнее. Днем нужно думать еще о чем-то, а тут они. Например, зовут родители к ужину или покупатель о покрытии сковородки спрашивает, а у Вики перед глазами такое, что стыдно эти глаза поднимать. Тогда их нужно закрыть и сделать два резких кивка головой в правую сторону. С левой стороны мысли не вытряхивались. После этого представить какой-нибудь посторонний предмет и вцепившись в него вниманием можно открывать.
Этим выученным с детства, повторяемым десятки раз за день ритуалом Вика возвращала себе покой и отнимала его у родителей. Ее тик стал предметом ночных, взволнованным шепотом разговоров, которые Вика не могла услышать из-за своего такого же взволнованного топота. С неохотой предполагались врачи, обсуждались капли, вспоминались далекие дни, отыскивались параллели. И со страхом не признавалось наличие главной – иногда дочь особенно заносило и после этого на какое-то время тик отступал.
