Он рождается на горизонте внезапно. В сероватой мгле возникают вытянутые силуэты Чикагских небоскребов.
«Произносишь „Чи-ка-го“ – и тысячи птиц из индейских прерий взлетают вверх, и за каждым углом ночного бара или отеля смотрит дуло гангстерского револьвера», – так я начинал когда-то свое эссе об этом городе.
…Вырвавшись из черного туннеля, двухъярусный электропоезд «Метра» выносит меня на Адам-стрит, в самое сердце города.
И вот я уже стою на одном из многочисленных мостов реки Чикаго, разделяющей город на три неравные части…
…Когда-то в своей московской молодости мы вдвоем мечтали об этом городе, и нам с ней посчастливилось побывать здесь вместе. Потом долгие годы я помнил, любил и ненавидел Чикаго, который в конце концов отнял у меня Катю.
«А вдруг? Чем черт не шутит», – думаю я, спускаясь с моста в сторону бульвара Джексона и закуривая на ходу.
И пока я брожу, то отдаляясь, то приближаясь к стальному гиганту Сирс Тауэр, я оказываюсь в таком кружеве из камня, стекла и металла, в таком сплетении улиц и бульваров, что порой теряю ощущение реальности окружающего меня мира. Это состояние достигает предела, когда я с верхушки Сирс Тауэр окидываю взором лежащий подо мной Чикаго. Вон второй по высоте Трамп Тауэр, а вон Джон Хэнкок. Оба великана пробивают своими шпилями туман облаков. Справа синий простор озера. Весь мир у моих ног. Говорят, что отсюда можно видеть сразу четыре штата. Если то, что простирается в серых неясных очертаниях и теряется где-то за пределами штата Иллинойс и есть Индиана, Мичиган, Висконсин и Айова, то тогда я их точно вижу.
И снова я внизу, и снова отвесной блестящей скалой падает на меня Сирс Тауэр, а узкий канал с ребристо-зеленоватой водой, отражая небоскребы, уносит мое воображение куда-то в Венецию, Неаполь…
«Неаполитанский подросток сидит, свесив ноги в мутные воды канала. Он здесь проездом с отцом. Через 20 лет он заставит содрогнуться этот город, и на футбольном матче на стадионе „Селлулар“ многотысячная толпа встанет, завидя своего ночного Короля. А сейчас он всего лишь Альфонсо с немытыми ногами», – так писал я о знаменитом Аль Капоне, молодой журналист, впервые увидевший эту американскую Венецию.
«Да ты же оголтелый романтик, – смеялась она, читая мои тогдашние репортажи, – нет, извини, мы слишком разные…» В конце концов она уехала с джаз- группой в Чикаго, и я потерял ее. Слышал, что вышла замуж. От последнего письма Кати я оторвал краешек, где она ручкой изобразила плачущего дельфинчика, и спрятал его во внутренний карман… Прошли годы, у меня семья, и я редко вспоминаю девушку из московского училища джаза, но смешной дельфинчик продолжает кочевать из одного внутреннего кармана в другой.
…И вот по работе я снова оказался в штате Иллинойс. Стоит начало сентября. Уже тронулись осенней пыльцой каштаны и клены на площади Конгресс, но еще свежи бордовые крокусы и розовые хризантемы вокруг знаменитого фонтана. Трехъярусным дождем падает сверху Букингемская вода.
Впереди у меня много времени и я, не спеша, поднимаюсь по улице Монро, которую с грохотом пересекает наземное метро. Металл в Чикаго поет, утончаясь, сплетается в кружево лиловых мостов над многочисленными каналами, неожиданно являя то абстрактную лошадь Пикассо, то бронзовую корову, то ряд фонарей со старинными виньетками на улице Дирборн… Зеркальный ряд банков-великанов завершает стена, которая катится откуда-то из-под небес и обрывается взметнувшейся кверху волной.
Чикагский Даунтаун – чудо урбанистического откровения. Я выхожу на Уакер стрит и замираю от развернувшегося передо мной зрелища красоты.
Река Чикаго, окольцованная разводными мостами, катит свои зеленовато-замшевые воды на запад. Слева встают круглые башни Марина Сити, до пояса запаркованные автомобилями, а верхушки башен золотит вечернее солнце. Белые яхты принимают жителей прямо из башен, стоящих в воде.
Конец ознакомительного фрагмента.
