***
Город принял его недружелюбно. Все вокруг было серым - дома, люди, река. Эта серость проникала повсюду, погружала в себя, как тягучая болотная жижа и не отпускала. Она, словно саван, окутывала улицы, набережную, людей, стискивала и не давала вздохнуть. Ночью становилось еще хуже. Густая тьма обволакивала каждую улицу, каждую подворотню, и редкие, тускло светящиеся окна обшарпанных домов не могли растопить эту черноту. Впрочем, похоже, что дней здесь не знали вообще. Воздух, пропитанный удушливым дымом от десятков кузниц, котельных, мыловаренных, кожевенных, кирпичных, красильных цехов, крайне неохотно пропускал свет, отчего на улицах даже в самый солнечный день царили сумерки.
Одинокий всадник в длинном плаще с капюшоном, полностью скрывавшим его лицо, выезжал в город каждую ночь и кружил по темным переулкам и подворотням в поисках ответа на свой вопрос. Вот и сегодня он медленно двигался вдоль улицы, вглядываясь в тени. Уставший конь тяжело вскидывал голову на каждый шаг, и в такт этим движениям на старых удилах позвякивала цепочка. Седок, хотя явно был здесь чужаком, определенно знал, куда направляется: он ни разу не задержался, не спросил дорогу. Проследовав почти до конца улицы, он свернул в неосвещенный тупик и, углубившись в него шагов на тридцать, остановил коня. Казалось, здесь нет ни одной живой души, но острый слух ездока уловил то, что не под силу уловить уху простого смертного, - напряженное дыхание человека, притаившегося среди мешков с мусором. Всадник сошел с коня, взял его под уздцы и уверенно направился к тому, кто, стараясь не выдавать своего присутствия, следил за ним из укрытия.
- Выходи. Я знаю, что ты здесь, - сказал ездок.
Гулко звякнула тетива, и короткая арбалетная стрела со свистом рассекла густой воздух. Приезжий оступился, на какое-то мгновение повис на уздечке своей лошади, а потом рухнул на брусчатку. Его сердце, разорванное наконечником болта, судорожно сжалось в отчаянной попытке ухватиться за жизнь и остановилось. Подождав с полминуты, стрелок вышел из укрытия и приблизился к телу. Следом из той же кучи мусора вынырнул еще один участник событий, до этого момента успешно скрывавшийся во тьме. Они немного постояли над неподвижным телом, потом стрелявший начал обшаривать убитого. Он срезал с его пояса кошель и сунул его себе в карман, отстегнул от портупеи меч, нащупал серьгу в ухе, сдернул ее и бросил подельнику, потом рванул ворот рубашки, замер на мгновение и отшатнулся прочь - на левой стороне груди лежащего перед ним человека неясным синим свечением переливался какой-то знак.
- Собачий потрох... - выругался стрелок.
И вдруг знак засветился ярче, от него стало исходить мерцающее сияние, в котором закружились синие искры. Стрелок попытался схватить это сияние, но напрасно - оно, словно вода, просочилось сквозь его пальцы, превратилось в небольшую сферу и медленно поплыло вверх, в неласковое темное небо.
- Что это? - прошептал подельник.
- Это магия. Валим отсюда.
***
Высоко в горах на скрытой от посторонних глаз террасе ^терраса - здесь: небольшая горизонтальная площадка на горе^ в окружении цветущих вишневых деревьев прятался небольшой деревянный дом с причудливо изогнутой крышей. На одном из окон сидел мужчина и, покусывая стебель дикого колоска, задумчиво смотрел куда-то вдаль. Любой, взглянувший на него, несомненно, испытал бы затруднение с тем, чтобы определить его возраст: смуглая и гладкая, как у юноши, кожа в сочетании с ярко-зеленым цветом глаз позволяла предположить, что таинственный горец находился в поре молодости, но светло-серый цвет волос, отчетливо переливающихся серебром, издали вполне можно было принять за седины почтенного старца, и это сбивало с толку. Его лицо обладало весьма приятными чертами: глубоко посаженные глаза оттенялись размашистыми черными бровями, высокий благородный лоб обрамляли густые пряди слегка вьющихся волос, выраженные скулы и квадратный подбородок придавали лицу мужественность, а чувственные губы словно звали к страстным поцелуям, и надо думать, что немало юных и не очень юных дев втайне мечтали о нем. Выражение лица мужчины было печальным, казалось, что его что-то беспокоило, либо он чего-то или кого-то ожидал. Вечер быстро опускался на горы, вот уже и первые звезды вспыхнули в высоком темно-синем небе, одна за другой умолкли дневные птицы, уступая право голоса совам и филинам. Мужчина неторопливо спустился с подоконника и хотел пройти к камину, чтобы разжечь его, но внезапно острая боль в груди вынудила его схватиться за сердце.
- Алатрис... - прошептал он посиневшими губами и рухнул на пол.
Он открыл глаза и посмотрел в небо, виднеющееся в окне. Судя по положению звезд, он пролежал без сознания около получаса. Поднявшись, он рванул воротник рубашки, чтобы увидеть, что причинило ему такую нестерпимую боль. На левой стороне груди неясным синим светом мерцал круглый знак.
- Нет... - горестно покачал он головой. - Нет... Алатрис... Нет...
Прямой, как трость, старик тонкой желтой рукой гладил ствол почти полностью сбросившего листву дерева. Легкий ветерок путался в истрепанных полах бывшей когда-то белой, а ныне посеревшей хламиды и играл серебристыми прядями длинных волос. Печальный взгляд старика блуждал то по трепещущим желтым листьям, то устремлялся в голубое небо, то опускался в землю. В конце аллеи показался мужчина, ведущий в поводу рослого гнедого коня. Приблизившись, гость остановился, не смея нарушить раздумий старца.
