– Вода поднялась, – сказал я ей, когда она шла навстречу мне по лестнице.
Она остановилась в трех ступеньках от меня; закивала – подбородок у нее был толстый, двойной, когда она кивала, кожа на нем ходила складками.
– И не говорите! В такую жару… – выдохнула. Вытерла тыльной стороной ладони пот со лба. – Вот так всегда у них: починят – и опять сломается.
– Так вода же… Может, специально остановили – а то еще, чего доброго, затопит лифт, там застрянет кто-нибудь…
– Конечно, застрянет! – подхватила она. – Потому что разворовали все, и денег нет. Даже починить нормально – и то не могут.
– И как оно… там? Много воды?
Но она, похоже, не расслышала меня – перехватила сумки поудобнее и заковыляла наверх. Дышала шумно и часто, хватая воздух ртом; лицо у нее плавилось от жары и стекало на блузку.
Я постоял какое-то время, потом начал медленно спускаться на первый этаж. Подол у нее, кажется, был сухой, да и ноги… Впрочем, на ноги я не посмотрел – растерялся, наверное. А надо было. Надо было обо всем ее расспросить. Если бы она себя так не вела – словно не было там никакой воды. Или все же была, и она, пересекая двор, прошла по ней – но как-то не удосужилась заметить.
Или это я не заметил? Увидел что-то не то? Бывает же, что человеку начинает мерещиться что-то спросонья… Мне ведь снилось что-то подобное сегодня: вода во дворе; тело мое, погрузившись в нее, стало бесхребетно и мягко. Я мог свернуться в кольцо, достав затылком до пальцев ног, мог выгнуться латинской буквой S. Нырнуть поглубже, коснувшись рукой дна, или подняться наверх, почти к поверхности, где над водой мелькало белое пятно – оно то появлялось там, то исчезало. Я вглядывался в него, но все никак не мог его определить: оно казалось мне то зданием, то кораблем, то и вовсе, поворачиваясь другим углом, представлялось застывшим на поверхности животным. Я все пытался подплыть к нему поближе и все не мог. Наконец, сделав несколько больших гребков, я вынырнул практически – и проснулся.
Проснулся – но вода не исчезла. Когда я подошел к окну, она лежала там, внизу, заполняя собою двор; поблескивала, как битое стекло на солнце. Ее обступали с четырех сторон дома – сомкнулись практически, приблизились друг к другу за ночь, и двор теперь походил на гигантский, вытянутый вверх резервуар. Все остальное, что заполняло его до этого, исчезло: не осталось ни детской площадки, ни деревьев, ни припаркованных по периметру машин.
«Затопит нас», – подумал я – я почему-то был уверен, что вода продолжит подниматься. Я вышел из квартиры и обзвонил всех соседей на нашей лестничной клетке – никто из них мне так и не открыл. Вернулся, поискал в Интернете – о воде нигде не писали. Раз двадцать, наверное, я подходил к окну и отходил опять; потом задернул шторы и начал названивать Игорю с Катей.
– Привет, – голос у Кати был сонный, усталый; они уехали сегодня около семи утра.
– Вы на месте уже?
– Нет. Тут с машиной проблемы. Скоро починят.
– Что-то серьезное?
– Нет. Когда доедем, я тебе напишу.
– А вы… – я не успел договорить: послышался какой-то шум, голоса – и она повесила трубку. А если бы даже успел – что бы я ей сказал? «Возвращайтесь. Тут в общем… вода поднялась… за окном…»
Повезло им. Успели уехать.
– Мы на пару месяцев, – сказал вчера Игорь, – до начала учебного года. А там посмотрим. Если дача хорошая, можно будет переехать насовсем.
– Далеко же вроде, – сказал я.
– Ничего. У меня удаленка; Катя в принципе может и в другую школу перейти…
– Могу, наверное. Но это все не так легко – взять и в последний момент сменить работу.
Игорь возражает, начинает доказывать ей – она неуютно как-то, словно ежится, поводит плечами. Я знаю, что ей не хочется все это обсуждать при мне – они уедут, я останусь здесь. Подселят в свою комнату жильцов (квартира наша с Игорем, напополам – досталась нам от дедушки в наследство).
«Она привыкла, – думаю я, – и уезжать не захочет. Давно уже здесь». Помню, как пришла сюда шесть лет назад. У Игоря тогда был день рождения; она стояла в дверях, неловко-узкая, с подрагивающей от волнения нижней губой. Платье на ней было черное; волосы забраны сзади в пучок, и несколько прядей топорщились в стороны и выбивались. Одна лежала на шее, изогнувшись кольцами, как змейка; я представил тогда, как целую ее в эту прядь.
– Ты к Игорю? – спросил я, и она кивнула. На уровне груди держала принесенную ему герань. Цветы на фоне черного казались более осязаемыми и выпуклыми, и пальцы под ними она сцепила плотно, напрягла – так, что каждая полоска просматривалась и выступала.
– Так вы встречаетесь с Игорем?
– Встречаемся.
Я сразу понял это, как она вошла: было что-то такое в выражении ее лица, что больше ни с чем не спутать.
– Давно?
– Не очень, – она стояла все так же, прислонившись к двери и вжав в себя герань; позже, когда она наконец отцепила ее от себя, у нее осталась тонкая полоска земли на платье. – Не знала, что ты здесь живешь.
– Если бы знала, то не пришла?
– Может быть.
– Игорь – мой двоюродный брат.
– Я помню. Ты… ему не говорил о нас?
– А что говорить? Не было же ничего.
Почти ничего. Один раз, спьяну, мы с ней поцеловались на вечеринке – вернее, это я ее поцеловал. Она как-то вяло улыбнулась мне тогда: сказала, что мы с ней друзья – не стоит нам этого делать.
