эссе
Встреча с Ней у каждого всегда своя, особенная. Эта встреча может быть случайной, а может быть и долгожданной. Однако в любом случае она запомнится навсегда, как первое свидание. И будет вспоминаться потом с особым теплом, с особым значением. А всё потому, что встреча эта не с человеком, не с явлением, а с… книгой, с Библией. И не просто книгой, которую называют самой древней, самой мудрой и великой на земле, рассказывающей историю жизни человечества от сотворения мира, от Адама и Евы. Но с книгой, несущей гигантский объем знаний, признанной христианской Церковью – богодухновенной. Написанной по Божьему промыслу святыми отцами – пророками и апостолами – в течение тысячелетий.
Впрочем, само слово «библия» в переводе с греческого и означает «книги». Не в единственном, а именно во множественном числе. Поскольку Библия объединяет не только две планеты – Ветхий Завет (известный до Рождества Христова) и Новый Завет – Евангелие (написанный после Рождества Христова). Но каждый из них состоит, в свою очередь, из множества книг – Святых Писаний, Законов, Заветов, Пророчеств, – созданных разными авторами и в разные времена.
К свиданию с Библией чаще всего не каждый из нас бывает готов, особенно в детстве. И особенно в минувшие «запретные», суровые десятилетия атеизма, в годы советской власти. У меня, к примеру, это свиданье состоялось в голодные и холодные военные годы Великой Отечественной войны.
– Запри-ка, детка, дверь на крючок… – как сейчас слышу озабоченно-ласковый голос бабушки. – И на задвижку тоже. И подойди ко мне.
В валенках, в платке на плечах она стоит у книжного шкафа и долго роется в нём. Наконец извлекает что-то потаённое, в платочке, от стены, из-за книг первого ряда. Разворачивает. И, мелко перекрестясь, поцеловав, осторожно ставит на полку чуть блеснувшую позолотой иконку Спасителя. Следом достаёт из тайника (который – за многотомным собранием сочинений Маркса и Энгельса, Ленина и Сталина) нетолстую книжку в зеленоватой истёртой обложке. Я уже знаю: это Евангелие, хранимое ею ещё с довоенных времён. И говорить об этой тайне кому бы то ни было строго запрещено.
Бабушка опять мелко крестится, шепчет:
– Каждый дом, детка, и наш тоже – он ведь как храм. Как же в нём без Евангелия?
Мы опускаемся на колени и на мгновение замираем. Сосредотачиваемся. Как говорит бабушка, готовимся к молитве Господней. «Поговорить с Боженькой». И посреди комнаты рядышком возникают две пары наших серых подшитых валенок. Два больших и два маленьких.
В нашей барачной комнате в Останкино тепло, хотя за окном мороз. Потрескивают дрова в буржуйке. Железное колено дымохода тянется над головами, оно выведено наружу через забитую фанерой форточку. По стёклам, не давая им обледенеть, ползут к подоконнику мокрые струйки. И, накопившись внизу, стекают по тряпочкам в бутылки, подвешенные на углах подоконника. Мама ещё не пришла с работы, она – агроном на сельхозвыставке – ВСХВ. Отец ещё не вернулся с войны. За окном зима сорок четвёртого. И мы с бабушкой тайком от всех каждый день молимся, чтоб его не убили.
– Отче наш, сущий на небесах, – вторя бабушке, шепчу я, уткнув лоб в холодные половые доски. – Да святится имя Твое, да приидет Царствие Твое, да будет воля Твоя… Сделай так, чтобы наш папа вернулся…
За одной стеной слышна музыка. Крутят на патефоне пластинки, танго и фокстроты. За другой – плачет грудной ребёнок. У соседки нет молока, пропало. И «дитя на глазах тает».
Я замерла на коленях, тугие косички скользнули с плеч на пол. Шепчу с жарким чувством:
– Хлеб наш насущный дай нам днесь…
Я не понимала, что значит «днесь». И бабушка объяснила:
– Это значит «только на сей день».
– А почему? – шепчу я. – А на завтра можно?
– Это смотря как будешь себя вести…
Я горячо отвечаю:
– Я буду, буду.
Продуктовые «рабочие» карточки в нашей семье только у мамы. Мы с бабушкой «иждивенки». И карточки у нас синие, «иждивенческие», квадратики с ноготок. Зато мы обе отовариваем мамины карточки: она – с утра, а я – после школьных уроков. Стоим
На фото:
1. Москва. ТСХА. Я на руках у мамы-студентки.
2. Украина, д. Пединовка. «Коза-дереза, дай молока».