Нет у меня порока кроме бедности.
Шёл по городу Багдаду человек
С ношей дров на поседевшей голове.
По тому, что он имел худую плоть,
Видно было, позабыл о нём Господь.
Гнёт-усталость и густой полдневный зной
Мир пред взором застилали пеленой.
Наш носильщик от таких злых дел размяк,
И в печали рассуждал примерно так:
«Неужели служит наша голова,
Чтоб носить на ней то пищу, то дрова?
Хорошо, конечно, что под ношей тень,
Но в такой тени не сладко в жаркий день!
А сегодня над Багдадом злющий зной,
На песок нельзя ступить босой ногой!
Я в жару под тяжким грузом изнемог,
Стал неверным шаг свинцом налитых ног.
Всё! Нет мочи! Отдохну. Да, решено!
Здесь как раз полито и подметено,
Воздух ровный – сам стремится влиться в рот.
И скамья зовёт на отдых у ворот!
Где ты, молодость, и где былая стать?
Нет, мне надо отдохнуть и подышать.
Ах, блаженство – шевелить ступнями ног,
Ощущая телом нежный ветерок!
Да к тому же здесь и музыка слышна.
О мой Бог, какая звучная струна!
И слышны под лютню звуки голосов
В чтеньи, пеньи ли чарующих стихов.
А стихам (о, что творит кудесник чтец!)
Вторят птицы (научил их петь Творец!).
Ох ты, господи! да что ж за праздник там?
Подойду немного ближе к воротам.
Сад – из лучших, из ухоженных садов,
Между зеленью – зеркальный блеск прудов.
А из окон, с ароматом сада слит,
Запах кушаний дурманит и манит!
О мой Бог, наш Господин, творец всего!
Наделяешь Ты без счёта одного,
А другого – он хоть лоб себе разбей! —
Оставляешь Ты без милости своей!
Как же так? В грехах своих, о славный мой,
Я раскаивался сразу пред Тобой.
Правда, я сопротивлялся злой судьбе,
Но ведь я и не выигрывал в борьбе!
Я не лезу своевольно в Твой чертог,
Властен Ты во всякой вещи, о мой Бог.
Потрудился Ты! Одних обогатил,
А других забыл – на всех не стало сил!
Тех возвысил – ну и что? Ты так хотел,
А других унизил – много сделал дел!
Ты велик, Творец, и власть Твоя сильна.
Власть же делать, что ей хочется, вольна!
Ты судил жить в счастье-радости одним,
В унижении-усталости – другим.
На земле, о сколько их, других, живёт
Под палящим солнцем дня во мгле забот!
Я и сам – о годы-бремя, жизнь-беда! —
Так живу, клонясь под тяжестью труда.
Давит сердце ноша тяжкая моя,
А другой так не трудился даже дня!
В наслажденьях и веселье он живёт,
И во славе, и довольстве ест и пьёт.
Правда, странно, что из капли мы одной,
И подобны, и равны мы меж собой,
Только есть у нас различие, оно
Разнит строго нас, как уксус и вино.
Но поверь, мой Бог, всегда я говорил: