граф Зейлер;
граф Цинцендорф;
граф Розенберг – директор Придворной оперы;
барон Ван Свитен – член Императорского совета;
Антонио Сальери – капельмейстер Придворной оперы;
Франц Солес – советник;
Иозеф Гайдн – композитор;
Висенте Мартин – композитор;
Франц Зюсмайер – композитор;
Вольфганг Моцарт – композитор;
Леопольд Моцарт – его отец;
Констанция Вебер – его супруга;
Лоренцо Да Понте – либреттист;
Ян Кухарж – капельмейстер Пражской оперы;
Розер – капельмейстер;
Эммануил Шиканедер – певец и руководитель театра;
Реджина Стринатакки – скрипачка;
Катарина Кавальери – певица;
Дайнер – трактирщик;
Ляйтгеб – сыроторговец;
Иозефа – служанка;
1-ый могильщик;
2-ой могильщик;
1781 год. Богато убранная комната в доме Сальери. Гости Сальери – знатные аристократы Вены.
Сальери: Мюнхенская опера Моцарта и вправду имела успех?
Цинцендорф: Курфюрст пфальский и баварский остался доволен. Он удивлялся, как такие большие мысли могли уместиться в маленькой голове этого Моцарта.
Ван Свитен: Все были в восторге…
Зейлер: Господа, Вы слышали историю, которая произошла между Моцартом и оберкамергером архиепископа Зальцбуржского?
Присутствующие говорят, либо показывают, что им ничего не известно.
Зейлер: Как?
Цинцендорф: Что же стряслось?
Зейлер: Моцарт принёс прошение об отставке. Граф знал, что архиепископ зол на музыканта, и резко обошёлся с Моцартом. Мало того, когда тот уходил, граф Арко подскочил и закатил ему пинка.
Сальери: Какое варварство!
Цинцендорф: Нынешние слуги напрашиваются на грубость! Впрочем, Арко – болван.
Ван Свитен: Что же Моцарт?
Зейлер: Пинок – не удар шпагой!
Розенберг: Многие приглашают нынче господина Моцарта…
Ван Свитен: На днях я записался на его академию и в списке был далеко не первым.
В комнату входит слуга, подходит к Сальери, что-то говорит ему.
Сальери: Господа, я позабыл о сюрпризе: моё новое сочинение исполнит госпожа Кавальери, а я
попробую скромно аккомпанировать нашей знаменитой певице.
Розенберг: Ах, Сальери, Сальери, как Вы можете говорить о каких-то низких вещах и забыть о музыке?
Все уходят. Остаются Ван Свитен и Зейлер.
Зейлер: Вы видели лицо Сальери, когда Вы, барон, стали нахваливать оперу Моцарта?
Ван Свитен: Думаете, Сальери завидует?
Зейлер: Зачем Сальери завидовать? Успех его музыки у императора и при дворе столь велик, а итальянец так умело пользуется этим успехом, что никто из придворных музыкантов, не может составить конкуренции Сальери, не говоря уже о провинциальном музыканте. Однако, господина итальянца задевает, когда в его присутствии начинают хвалить другого музыканта и, по-человечески, я его понимаю.
Ван Свитен: Моцарта хвалят многие в Вене…
Зейлер: Любовь и ненависть Вены не значат ничего, если они не рождаются в Гофбурге, а мнение Гофбурга зависит от одного человека! Сальери умеет пользоваться доверием этого человека… Впрочем, с Вашим именем и состоянием, какое Вам дело до Сальери?
Ван Свитен: Граф, мы, кажется, слишком долго беседуем; не истолковали бы наше отсутствие превратно.
Зейлер: Мне приятно убедиться, что Вы умный человек.
Уходят. Где-то вдали раздаются звуки, точно кто-то пробует инструмент. В комнату входит слуга и тушит освещение.
Зажигается свет. На кровати подскакивает и садится человек. Он не вполне проснулся и глядит сонным взглядом в одну точку, затем пытается напеть мелодию, но путается, мотает головой и валится на подушку.
Комната очень бедная. Кажется, что клавесин попал сюда случайно. Повсюду бумаги и одежда. Человек опять садится на кровати, прижав руку ко лбу, задумывается. Пальцы начинают нервно постукивать по лбу, двигаются, сжимаясь и разжимаясь. Человек напевает мелодию. Теперь он остаётся доволен, поднимается с кровати, босиком идёт к столу. В это время, в завешенную занавеской дверь стучатся.
Женский голос: Господин Моцарт, к Вам пришли.
Моцарт: Кто ещё в такую рань?
В комнату проходит человек в дорожном камзоле, парике, с треугольной шляпой в руках.
Леопольд: Да уж почти полдень, ты заспался, мой мальчик!
Моцарт: Папа!
Бросается к нему. Они стоят, обнявшись.
Леопольд: Как ты живёшь, Ворфель?
Моцарт: Замечательно, папа! Я не имею ни одного спокойного часа, а потому и вставать пораньше не могу. Да ведь, в любое время и не будешь расположен к работе. Что Вы стоите, садитесь туда, к столу. Я только переоденусь, чтобы не смущать Вас своим нарядом (заходит за ширмочку). Что говорят о моей мюнхенской опере в Зальцбурге?
Леопольд: Люди понимающие, хвалят её, и я доверяю им. Те, кто думает, что понимает, говорят, что опера неплоха, но в ней есть погрешности – обычный приём дилетантов, которым нужно найти недостатки, чтобы их приняли за знатоков. При дворе архиепископа об опере никто слышать не хочет – Колоредо запретил упоминать о тебе… если ты не раскаешься. (Ненадолго замолкает) Подумай обо мне, о сестре, подумай о себе. Отбрось свою гордость, и всё будет как прежде.
Моцарт: (выходит щёголем) Как прежде? После того, что они со мной сделали? Я чуть не умер от стыда, от бессилия что-либо сделать. Три дня у меня была нервная горячка, а подлец Арко хвалился всюду своим подвигом… Вы предлагаете вновь слышать оскорбления и чудовищные глупости? Нет, мне нужна свобода!
