Глава 1. Бал смерти
Я вошёл в секционную и остановился, прилипнув спиной к двери. То, что лежало сейчас на цинковом столе, было Таней всего несколько часов назад, ещё несколько часов назад я обнимал её. Я не мог заставить себя подойти к столу, вообще сдвинуться с места сейчас, я не мог сделать и шага, чтобы приблизиться к этому. Таня… Таня… этого не может быть, просто не может быть, потому что существует ещё земля, вообще весь мир, потому что я всё ещё жив, а это невообразимо, если это… если это передо мной – Таня. Таня… без лица, без… всего, одежда спеклась в тело, ударная волна огня превратила всю переднюю часть тела в чёрную кору, прилипшую к костям. Господи…
Таня…
Таня… Я не передал этого никому другому, я не мог никому позволить прикоснуться к ней, даже теперь, даже… к такой. Я должен сам пройти до конца, до конца, потому что там, в конце, конец и для меня.
В эту маленькую секционную я пришёл из другой, куда привезли несколько кусков тела Марка Лиргамира, каждый из них был не больше сигаретной пачки, а большая часть намного меньше, просто брызги… Я вошёл вначале к ним, к группе, которая должна была заниматься его трупом, не решившись сразу идти сюда… Ребята, в растерянности стояли вокруг стола, глядя на обожжённые куски плоти, который они уже успели отделить от обломков автомобиля.
– Валерий Палыч…
– Н-ну, что у вас? – спросил я, чувствуя сюрреалистичность происходящего.
Они обернулись ко мне.
– Да сами видите… пипец… – недоуменно проговорил один из них. – Я не знаю… какая наша тут работа? Причина смерти кому-то не ясна? Или… что? Опознание какое-то нужно? ДНК-анализ или… Что надо сделать?
– ДНК если бы и делали, то сравнивать не с кем, у этого человека не осталось родственников, – сказал я. – Попытайтесь понять, хотя бы, один человек был или…
– Как? Для этого все куски надо собрать и… тогда…
– Соберут, не беспокойтесь, все принесут. Считайте, что ваша задача именно в этом, – сказал я.
Я вышел от них и… пришёл сюда…
Вошёл Семёныч, обернулся на меня.
– Ну чё, Валерий Палыч, ты рановато как-то, я не успел ещё… ни обмыть, ни… коса, вон, отдельно лежит, надо ж… сорвало взрывной волной всю плоть… Ты чего такой сёдни? Устал?
– Да, – выдохнул я.
Семёныч взял шланг, он действовал привычно, всё как всегда… как всегда… как всегда…
Я не смогу больше смотреть на смерть. Я упился смертью по самую макушку… Я вообще ничего больше не смогу, только умереть. Смерть, ты взяла Таню, забирай меня, но прежде… прежде дай мне… упиться моей потерей, прочувствовать до конца, я упьюсь этой болью, как ядом и умру от него. Я буду умирать, прикасаясь к тому, что осталось от неё, к тому, что я любил… я всё любил в ней. Не было ничего, что мне бы не нравилось, что не было мне дорого. Каждая улыбка, каждый волосок, складочка, чёрточка, каждая родинка, а их у неё всего-то шесть штук на коже, и я знаю их все, как и каждую выпуклость её тела, я знаю все оттенки её аромата, я знаю всё и всё чувствую… Почему я отпустил тебя? Почему не почувствовал, куда ты уходишь?
– А это та, что на рокера приходила глядеть, да, Валерий Палыч? – Семёныч посмотрел на меня. – Ну да… коса-то её. Н-да… Во, как они… эх… такие молодые…
Он закончил, оставив мне тело, и вышел, вытирая руки. Заглянул Горбенко.
– Ты чего, Вьюгин, стоишь как этот? – он глянул на стол. – Чего парня не вскрываешь, уж вечер?
– Это де-евушка, – произнёс я, еле-еле шевеля губами.
– Да? Я подумал, подросток… – искренне удивился Горбенко. – Ну ты заканчивай, наши поляну накрыли, Новый год отпраздновать… Давай, не тяни, твоя смена-то закончилась, а ты всё тянешь.
– Я не на смене, – проговорил я, но он уже вышел.
Я подошёл ближе к столу. Как я смогу сделать это?
Никак. Я не стану этого делать. Невозможно, что после всего я ещё и…
Перед моим мысленным взором появилась Таня, какой она открыла мне дверь ночью накануне первого мая восемьдесят пятого года, распущенная коса, тонкая шейка, торчащая из слишком широкого свитера…
Как она спала в ту последнюю нашу ночь… Если бы она осталась до утра, осталась бы жива?..
Как мы шли в поместье ночью с мешком золота, и в темноте она взяла меня за руку. Маленькая холодная рука, она сразу согрелась в моей ладони…
Как мы сидели в подвале, пока дерущихся подростков растаскивала милиция, как пахли её волосы…
Как всё случилось в первый раз… как она притянула меня к себе, шепча:
– Валера… Валера… я так люблю тебя, я так…
Как я увидел её в больнице, когда Саша показал мне, что с ним «Снегуйка»…
Как она выскочила на замёрзшее крыльцо психиатрической в страшном линялом больничном халатике и носках…
Как…
Боже мой, вся моя жизнь – это ты, Таня, в ней помимо тебя вообще ничего нет.
Я тронул её руку…
И отдернул сразу…
…Только через пять дней нам позволили похороны. Лётчика нигде не было, я не мог его найти все эти дни. Куда он делся, запил, что ли? Я и сам бы запил, если бы не мама, и теперь мне страшно не хватало его.
Громадная толпа, но всё же не такая большая, как на похоронах Книжника, собралась на Девичьем поле, проводить Таню и Марка. Закрытые гробы, из идеально полированного дерева, белый и чёрный, никакого пафоса, никаких прощальных слов тоже не будет, этого не вынесет никто из тех, кто пошёл на продолжение похорон, словно растянувшихся с ноября по январь.
