У всего есть предел: в том числе у печали.
Взгляд застревает в окне, точно лист – в ограде.
Можно налить воды. Позвенеть ключами.
Одиночество есть человек в квадрате.
Так дромадер нюхает, морщась, рельсы.
Пустота раздвигается, как портьера.
Да и что вообще есть пространство, если
Не отсутствие в каждой точке тела?
И.А. Бродский
Самое интересное – это, пожалуй, то, что, когда открываешь первую страницу первой главы, часто вообще не представляешь, о чём будет повествование. То есть, идея генеральная есть, а оболочка ее отсутствует. Но когда начинаешь писать первое, второе, десятое предложение, не думая об оболочке, и уже почти забыв об идее, все получается настолько складно, что немедленно хочется наградить себя чем-то неизменно темно-горько-сладким. Ну, потому что я допускаю, что многие авторы пишут, а потом мучительно долго зачёркивают, исправляют, переписывают. Я же не переписываю. Да, я правлю какие-то технические моменты после того, как, перечитав на следующее утро записанный отрывок, точнее не перечитав, а переслушав его, потому что в звуке всегда отчетливо слышны шероховатости, и неточности, и какие-то неблагозвучные, немелодичные моменты речи. И, конечно, я подправляю какую-то мелочь: окончания, пунктуацию, иногда удаляю повторы, или целые главы, но я точно не переписываю…
Все это происходит, если посмотреть на это сверху, это происходит помимо меня. Я в этом процессе только субъект, который набирает текст, статист. Я не создаю заранее сцену, которую потом старательно и подробно записываю, не выдумываю ее, долго всматриваясь в даль. Наоборот, она в какой-то момент просто подсвечивается в моей голове, будто фон гаснет, и прожектор внимания выхватывает ту самую картинку. То есть, я вижу сюжет, точнее, вижу эпизод. И я вижу его быстро-быстро, будто бы в ускоренной съемке. В этот момент я, как многие авторы рассказывают, стараюсь взять что-то отображающее печатные знаки, и конечно, зафиксировать. Долго держать картинку в голове не получается, она сменяется другой и забывается. Пожалуй, это самый кайфовый момент, самый классный – это рождение чего-то, в моем случае трогательного и витиеватого, из ничего. Это круто, ради этого момента хочется повторять это снова и снова.
Обдумывая эту мысль, я руками была занята дюжиной рубленных куриных котлет: достала с вечера выложенную из морозилки порцию куриной мякоти, не без удовольствия вскрыла упаковку (вскрытие чего-то всегда приводило меня в восторг), помыла мясо, нарезала его сначала тонкими полосками, затем маленькими и ровными кубиками, как раз тот момент, когда на кухне появился сын.
– О! Ты же будешь котлеты. – обратилась я к нему. – Вот, решила сделать рубленые сегодня.
– Да, котлеты супер, из курицы я вообще могу есть все, что угодно. Только давай сделаем их в панировке из кукурузных чипсов, я сейчас тебе помогу.
Парень вынул из нижнего ящика кухни пачку кукурузных чипсов, несколько раз прокатился по ней скалкой и превратил её содержимое в мелкую хрустящую крошку цвета куркумы.
– Хм, давай попробуем, должно получиться интересно.
Я принялась лепить котлеты, выкладывать их идеальными овальными порциями на сковородку как раз в тот момент, когда высветился тот самый сюжетный поворот.
– Я придумала, я наконец-то это придумала, прямо сейчас долепила эту третью идеальную шайбочку и придумала. Ты же знаешь, что я работаю сейчас над книгой об одиночестве, мужском одиночестве.
Сын вопросительно посмотрел на меня, пытаясь понять, почему я в нарядном красном платье готовлю для него котлеты в столь ранний час, и при чем здесь одиночество. Он методично заваривал чай, и тут уже его осенило, что это будут самые вкусные котлеты в его жизни.
– Только не забудь, как в прошлый раз добавить, что все события вымышлены, а совпадения случайны. – посоветовал начинающий кулинар.
– Во-о-о-т! А я все думаю, что же я такое самое важное забыла. Светлая ты моя голова!