– Вас, Валентин Аркадьевич, – донесся из селектора голос Лиды. – Закон.
Воскобойников недовольно поморщился. Лида слишком много себе позволяет. И шуточки у нее дурацкие. К тому же и слова эти, и сдавленный смешок ее наверняка услышал в своей трубке тот, кто ему звонит. Зарекался ведь не брать на работу чьих-либо родичей, тем более на деликатную должность секретаря, но не смог отказать давней приятельнице. Та, узнав, что увольняется его секретарша, тут же навязала ему свою непристроенную дочь. У Лиды, с детства его знавшей и называвшей дядей Валей, не хватало тяму усвоить, что пребывает она теперь в общении с ним совсем в другом качестве. По крайней мере в служебные часы. И его окольных, но недвусмысленных намеков тоже, по всему судя, не понимала, чем нередко крепко досаждала ему. Но сейчас больше напряг Воскобойникова этот ее «закон». Милиция, прокуратура? С добрыми ли вестями?
– Привет, Валёк! – зазвучал в трубке бодрый голос. – Это я, Закон. Ну, как ты там? Всё путем?
И произошло почти невозможное. Чудом вдруг вспомнил этого Леньку с нелепой фамилией Закон. Хоть и прошло почти сорок лет, когда видел и слышал его последний раз, с тех пор, как уехал из Киева навсегда. Больше того, ни разу за все эти годы не вспоминал о нем, забыл напрочь. Да и не о ком, вообще-то, было вспоминать, не стоил Ленька того. Всего-навсего сосед по двору, года на два постарше и нередко, кстати, его поколачивавший. Если и было в Леньке что-либо примечательное, так это редкостная фамилия. Нагловатый прыщавый увалень, всегда почему-то наголо стриженый и с постоянно хлюпающим носом. Воскобойников навскидку подсчитал: было тогда Леньке лет четырнадцать. Не менее поразило, что заговорил Ленька так, будто расстались совсем недавно, знались часто и нет ничего необычного в этом его внезапном появлении из небытия.
– Ты, что ли, Леня? – осторожно спросил. – Леня Закон?
– Я, кто ж еще! – хохотнул. – Неужели сразу не признал?
– Откуда ты звонишь?
– Из Ростова, откуда ж еще!
– Как ты сюда попал?
– В командировку приехал, как же еще!
Ситуация прояснялась. Закон здесь в командировке. Но как он умудрился разыскать его, служебный телефон раскопать? Перед тем как осесть в Ростове, и поскитаться довелось Воскобойникову по другим городам, и нет у них общих знакомых, могущих поведать Леньке, где и кем нынче он пребывает, а тетя Поля с Мишей давно уже покинули Киев.
– Как ты меня нашел?
– Обыкновенно, как же еще! В поезде с одним чуваком познакомился, он тебя знает, сказал, где ты работаешь, в справочном телефончик дали. Ты, оказывается, не рядовая птичка, Валёк!
Можно было, конечно, полюбопытствовать, как в разговоре с каким-то «чуваком» – и словечко-то это, бывшее когда-то расхожим, почти выветрилось из памяти – всплыла вдруг его фамилия, а он, в конце концов, не единственный в мире Воскобойников, но перестал уже чему-либо дивиться, сраженный фантасмагорией происходящего. Даже если Закон откуда-то знал, что бывший дворовой сосед закончил медицинский институт.
– Ты когда дома будешь? – продолжил Ленька.
– Часов, наверное, в шесть.
– Чудненько. Говори адрес, я подвалю.
Потом Воскобойников звонил жене, попросил, чтобы постаралась освободиться пораньше, приготовила стол, придет к ним сегодня друг его детства из Киева.
– Откуда он взялся? – вздохнула Оля. – Мы ведь должны сегодня к маме сходить, она ждать будет, ты что, забыл?
Он объяснил ей, что приехал тот в командировку, может быть, всего на один день, уклониться никак было нельзя, уже договорились. Сорок лет не виделись.
– Сорок лет? – ахнула Оля.
– Представь себе. Я сам обалдел. Сказал ему, что в шесть буду дома, адрес дал.
– Ты уверен, что хотя бы узнаешь его?
– Надеюсь.
Весь остаток рабочего дня Воскобойникову, главному врачу поликлиники, не однажды вспоминалось, что вечером встретится он с Ленькой Законом. Даже хотел, чтобы случилось это побыстрей. Не потому, что так уж интересно было поглядеть, каким через пропасть лет стал Ленька. Прежде всего вязалось это с встречей с детством, с самим собой тех удручающе далеких лет, с жизнью, кажущейся сейчас призрачной, занесенной серой пылью времени. И еще это расхожее, стойкое убеждение, что свидание чуть ли не с любым, с кем водился в юные годы, – знаменательное событие. Затаенное желание прознать кто теперь, с кем теперь, где теперь, хоть и не нужны почти все эти люди, и не интересны. Вспоминал старый двухэтажный дом на улице Саксаганского в глубине большого двора, тесно облепленного изнутри флигелями и сараями, темноватый коридор в своей коммуналке со щелястым полом в облупившейся коричневой краске. В одной из этих комнаток по обе стороны коридора жил он с мамой, маминой сестрой тетей Полей, муж которой тоже не вернулся с войны, и ее сыном Мишей.
Жил уже долго – маме так и не дали квартиру, когда, вернувшись из эвакуации, нашла она свой дом в руинах. Ютились у тети Поли в ожидании обещанного пристанища – год, другой, третий. Предлагали маме несколько раз жилье, она ездила смотреть, отказывалась, потому что были это или сырые полуподвальные помещения, или такие же сомнительные бараки. До войны была хорошая, с удобствами квартира в центре города, и мама стояла на том, что ей, вдове погибшего офицера, по справедливости обязаны дать взамен утраченного достойное жилье, не какую-нибудь убогую времянку. Кроме того, были у нее основания полагать, что это, как внушали ей, «временно» растянется на долгие годы, если не навсегда. Ждала, надеялась, писала, выстаивала очереди на приемы, год за годом.
