Седьмой день съемок.
Сегодня весь день снимали море.
То нежное и ласковое в лучах солнца, то беспокойное и хмурое под темными тучами, то бурное и грозное в шторм.
Море играло отлично – я еще никогда не видел море, которое играло бы так живо и убедительно. А ведь на кастинг на роль моря кто только не приходил, какие только моря-океаны не появлялись, а все не то, не то… все было какое-то… ненастоящее, фальшивое, то переигрывает море, то, наоборот, как-то лениво играет, нехотя, исподволь…
А тут сразу видно – море.
Нежно плещется, ласкает песок, грозно шумит, беспокойно бурлит, волнуется, пляшет, искрится в лучах заката.
Сегодня весь день снимаю море.
Я еще не знаю, что его убьют.
Не сейчас.
Через год.
Когда я приду сюда, и увижу вместо моря мертвую, безжизненную пустыню, покрытую солеными вихрями.
– Вы убили море?
Так я буду спрашивать все моря, ездить от моря к морю, вопрошать:
– Вы убили мое море?
– Да как вы смеете!
Бурлит, шумит, переигрывает море, сразу видно, фальшивит…
Ну а как же иначе, уж не вы ли завидовали юной восходящей звезде?
Ну не до такой же степени, чтобы убить его! Да и вообще… как вы себе это представляете?
– Вы убили мое море?
– Ой, ну что вы говорите такое… – лениво ответит еще одно море, которое я не взял на главную роль, уж очень оно ленивое…
– Вы убили море? – буду спрашивать я, – вы убили мое море?
Я найду его. Уже потом, когда отчаюсь искать. Он будет бормотать какие-то оправдания про необходимость отвода реки для орошения чего-то там, что-то про экологию, что-то про пустынные районы, которые теперь зацвели – но мне будет все равно.
Он убил мое море.
Потом я буду подкарауливать его, сжимать револьвер.
Потому что.
Он убил мое море.
Он.
Убил.
Мое.
Море.
Я увижу его – когда он будет выходить из ресторана, десять шагов до машины, десять выстрелов.
И только потом я увижу, что он шел не один.
А под руку с морем.
С тем морем, которое переигрывает и фальшивит.
И пойму все.
…а куда я иду?
Вот так, дохожу до перекрестка, где только-только начинается маленький городок – и спрашиваю себя, а куда я, собственно, иду.
В магазин… нет, не то, для магазина в такой час рановато. Значит, на работу. А где я, собственно, работаю. Не знаю. Нет, не то, что не помню, просто – не знаю.
Идти. Хоть куда-нибудь. Просто. Идти. В надежде, что ноги сами принесут, куда надо.
В надежде…
Что я здесь делаю этим летним утром, спрашиваю я себя, что я здесь делаю этим погожим утром, в маленьком городке, на мощеных улочках, зачем иду мимо еще не открывшихся кафе, мимо цветников, уютных садиков, мимо милых особнячков, мимо…
Зачем я…
…стоп.
Я.
А кто я.
Пробую вспомнить свое имя – имени нет. Год рождения… опять мимо.
Спрашиваю себя, бывает такое, чтобы люди появлялись вот так из ниоткуда ни с того ни с сего. Спохватываюсь, а кто мне вообще сказал, что я чело…
…нет. Хватит. Голова идет кругом, если она вообще есть у меня, эта голова. Найти. Найти хоть кого-нибудь в этом еще спящем городе, спросить… что спросить… кто я. И зачем я здесь.
Смотрю на венецианские окна, закрытые плотными шторами, на флорентийские окна, спрятанные гардинами – понимаю, придется подождать часика два, что-то подсказывает мне, что сегодня выходной, люди не скоро выберутся из-под своих одеял, и из флорентийских и венецианских окон не скоро повеет свежезаваренным кофе.
…замечаю её не сразу, едва не наступаю на неё, лежащую в придорожной траве, да и неудивительно, здесь, в овражке даже луч солнца её не разыщет.
Хочу окликнуть её – не могу. И не потому, что не знаю имени.
А потому что…
…потому что…
…уже понимаю – мертва.
Ужас сковал сердце – и тут же схлынул, когда понимаю – мертва уже давно, дней несколько как. Наклоняюсь, ищу, сама не знаю, что, – снова вздрагиваю, как от удара, когда вижу мертвые пустые глаза.
Меня подбрасывает на месте, – вот теперь не ждать, вот теперь бежать, бежать, стучать во все двери, скорее, скорее, тут такое…
Бегу.
Стучу в дверь трехэтажного особняка с башенками, колоннами, флорентийскими окнами, причудливыми балконами и террасами.
Жду.
Хочу снова заколотить в дверь, вовремя замечаю колокольчик, – он откликается тоскливым треньканьем.
В доме отдергивают шторы.
Открывают окна.
Распахивают двери на веранду, я понимаю – впускают меня. Вхожу во все окна сразу, как-то так получается у меня – входить во все окна сразу, разбегаться сразу по всем улицам…
– Ну, наконец-то! – хозяин дома недовольно смотрит на меня, поправляет свой клетчатый халат, – где вы были, позвольте поинтересоваться?
Я…
…что за мода пошла, опаздывать! Вот в наши времена такого не было, честное слово.
– Но… – спохватываюсь, – так ведь еще только восемь утра, что вы…
– Ах, восемь утра, говорите? А на календарь вы не удосужились посмотреть, а?
Удосуживаюсь посмотреть на календарь, – календарь как календарь, ничего особенного, десятое июня. Спохватываюсь, а когда, собственно, меня ждали. Не знаю.
– А… а когда вы… меня ждали?
Хозяин дома закатывает глаза, уже все понимаю – как я могу не знать, как я могу этого не знать. Хочет что-то сказать, – не успевает, в комнату врывается стайка детей, окружают меня, ура, ура, ура, обнимают, радуются, а давай на море, а давай на речку, а давай в лес, а давай, а давай, а давай…
