Это случилось. С утра позвонил муж, сообщив, что у него тридцать девять и пять. Спрашивал, что ему делать. А зачем ее спрашивать? Разве может она сказать: «Оставайся в «ковидарии», не заражай нас!» Ведь ясно, что накроется медным тазом школа, новый год, — все! Даже если ребёнок будет просто находиться в контакте. «Если я останусь в больнице, то, с моим иммунитетом, в куче внутрибольничных инфекций, скорее всего, помру. Дома есть шанс, что выживу. Скажи, что мне делать?» Отвечать противно на таким образом заданный вопрос. Можно подумать, ей оставили выбор. Лихорадочно отвела дочку в школу в последний раз — пока ведь они ещё «чистые». Сама рванулась на такси получить права — если это её последний выход, последняя возможность… Ведь после нового года, говорят, надо будет пересдавать экзамен. А поправятся ли они до нового года? Если выживут. Гори все синим пламенем, а она будет хотя бы с правами! Возвращалась домой с таким чувством, словно у неё есть личная субару в придачу к новеньким «правам». Хотелось выгнать таксиста и самой сесть за руль. Это был последний всплеск хорошего настроения, агония… Завтра начнётся ад. Все засядут дома по разным комнатам. Придется лечить мужа; мыть, дезинфицировать, встречать врачей…
…
Она приняла неизбежное, как постриг в монастырь. Закупила продуктов, завершила, что было возможно. На четвертый день заболела она, на пятый — дочь. Когда к вечеру температура поднялась выше тридцати восьми — вымыла голову, тщательно вымылась целиком. Мало ли, что завтра. Хоть не уродиной попасть в больницу…
К мужу пришла врач на актив, в десятом часу ночи. Их с дочкой поглядели наспех — им же не нужен больничный. Взяли мазки, а «каковы дальнейшие действия» — никто не сообщил, в том числе, как лечиться. Конечно, купила противовирусное, литрами заваривала клюквенный морс. Полу-спала, иногда просыпаясь, чтобы сделать что-нибудь: поесть, приготовить, выползти до аптеки и магазина. Кто, спрашивается, принесет антибиотики и преднизолон для мужа, если не она? Кого волнует, что она сама болеет? А потом они возмущаются, что люди такие несознательные, инфекцию разносят… По ночам терзала мысль: «Сломаться? Попросить маму позвонить ему, и сказать?.. Ведь так страшно умирать, если он не узнает о том. Но, как стыдно. Перед мамой, в первую очередь. Они не понимают, никто… Что „без музыки и на миру смерть не красна“. Страшно, страшно… без него помереть страшно!» А мысли о конце присутствовали, как ни держалась она перед родными. Даже её, так называемая, «нетяжелая форма» — была тяжёлой. Ежедневная постоянная головная боль, обезболивающие три раза в сутки. Одышка, тахикардия — постоянно. Пневмонии у нее не нашли, но особо и не искали. Сатурация в норме, но состояние… три шага — сесть, три шага — постоять… Затем изменился вкус. Она ощущала еду, как «сладкое или солёное», и все на том. Заметив неладное, понюхала духи, спирт, бальзам «Звёздочка». Ноль. Полный. Как так? А если газом запахнет, а она не поймёт? А если где-то что-то прольется, пригорит, стухнет, — она не заметит, и так будет страшно вонять? Обрубок какой-то человеческий, ненастоящий. Так жить неинтересно. Ждать нечего. Любви не будет. Запахи исчезли, вкус тоже. Она существует, чтобы обслуживать родных. Зачем? А так надо. Финишная прямая. Кто бы знал, как близка она была к смерти. Морально. Для нее в этом мире не осталось ничего, кто бы что ни говорил, как бы ни веселилась она над смешными картинками и видео по поводу вируса. Она не здесь уже, и ей все равно. Он не знает. И даже если бы сейчас — к нему… куда она такая? Без вкуса, без запаха, с одышкой на три шага. Пустое бесчувственное бревно, которое лишь помнит — и то смутно — какой была когда-то. Из всех чувств — одна боль, что он не знает, не знает ничего о том, как она жила, как ей сейчас. И не узнает. «Почему это так важно для тебя?» — недоумевала мама в отчаянии. — «Какая разница, знает, или нет, если вы не встречаетесь; оставь себе хорошие воспоминания и отпусти его!»
Вместе с ковидом пришла еще напасть. Крысы в подвале, у подъезда. С каждым днём, наглевшие все сильнее. Никому в доме, кроме нее, не было до них дела. Сотрудники ЖКХ по телефону кормили обещаниями выполнить дератизацию, но ситуация не менялась, только прогрессировала. Крысы не давали спать ночами, шебуршали, грохотали в подполье, пищали, не обращая никакого внимания на топанье, стук по стене. Лишь включенный электрический пол на кухне ненадолго утихомиривал их. Лиля жила как в страшном сне. Муж не мог помочь, ему было слишком плохо, чтобы спасать Лилю. В конце концов она написала главе республики — и плевать, что о ней подумают. Пусть хоть кто-то займётся этим. Отреагировали, хотя бы. Клятвенно обещали приехать… когда закончатся новогодние каникулы. Кому есть дело до страха простых людей; все хотят праздновать и веселиться. Лиля выходила из подъезда, и уже разговаривала с крысами. Правда, в основном, матом… Человек ко всему привыкает. Раньше, увидев крысу издали, она бы рыдала сутки, а теперь вот так… И этого он тоже не знает. Как многого он не знает…
