1. Часть первая. Глава первая
Если тебе не хватает войска – не будь царем.
Чингисхан.
Часть первая. Дар Морского Бога.
За речной излучиной был вчера мой дом,
Нынче ж я – лазутчица в городе чужом.
Светлана Никифорова (Алькор).
Глава первая.
- Боги! Нас покарали боги!
Сейчас они побегут карать кого-то лично! Заняться небожителям больше нечем.
Что делает замерзшая старуха под заброшенным мостом в такой час? И в такую погоду? Впрочем, нищета не делает скидок на возраст.
А на городском дне таких используют только как попрошаек. Используют до конца. Выжимают до иссохшей лимонной корки.
И не только на городском дне. И не только нищих старух.
Драные, промокшие от дождя лохмотья. Еле прикрывают исхудавшее тело. Редкая пакля спутанных седых лохм. И нездоровый огонь в глазах. Лихорадка. Частый гость среди бедноты.
- Пришли последние дни! Империи конец!
Хорошо, что стражу в такой шторм никто на улицы не выпустит. Для всех хорошо.
- Стариков не уважают! – отчаянно завывает старуха. В унисон с бурей. - Молодые проводят дни в веселье и не играют свадеб! Женщины не хотят производить на свет детей!
Чего? Вылези из-под своего моста, проползи по бедным улицам. Там голодающих детей – больше, чем брошенных котят и щенят.
- Ты надела мужской наряд! Ты обрезала волосы! – это уже мне. Вслед. Жаль. Девушку во мне угадывают не всегда. Впрочем, мне плевать. – Ты прогневила Богов! Они тебя покарают!
- Заранее покарали. Авансом, - хмыкаю я. В унисон с зашевелившейся совестью. Она у меня плохо дрессированная – иногда взбрыкивает. Поэтому кидаю крикливой бабке золотой. И пригоршню мелочи засыпаю прямо в покрытую цыпками горсть. – Иди, сними себе комнату. Купи еды и горячего питья. Сегодня Боги тебя вознаградили. С моей помощью.
Сколько ей лет? Может быть, семьдесят. А может – тридцать. На дне бывает всякое.
Такие осенние бури в столице случаются редко. О них потом рассказывают детям... а то и внукам.
Всю прошлую ночь штормовое море выло и рыдало, как раненый зверь. Разъяренные многосаженные волны в бешенстве бились о несокрушимый берег, поливая камни и песок пенными слезами. Даже в бессильной ярости снесли часть прибрежных хижин, мирно простоявших там с десяток лет.
Часть аристократии давно требовала снести их. Видите ли, построены слишком близко друг к другу. Могут стать причиной пожара.
Теперь не станут.
Только можно выбиться из последних сил, но так и не разорвать не тобой установленные границы. Морю не сокрушить город.
К утру волны постепенно притихли, будто выбились из сил. Будто бессмертное море уже оплакало, кого собиралось, и наступил новый день. Ведь рано или поздно все города канут в небытие. А море останется.
Только его союзник-ветер не согласился сдаться. Он ведь тоже разгулялся не на шутку. Будто от души хлебнул соленых волн, лихо сдул пену и отправился крушить город. Ведь ветру-то путь никуда не заказан.
Днем стража толком не показывалась на свет. Предпочитала гулять в казармах. Аристократы ведь тоже в такую непогоду оставались дома, так что защищать на улицах некого. Не бедноту же.
Впрочем, свет солнца – лишь для мальчишек-карманников и нищих попрошаек. Наемники и «настоящие» воры оживают лишь в сумерках. Как Дети Ночи.
За весь день буря в городе до конца так и не унялась, а к вечеру вновь окрепла и взъярилась. И ее воля и ярость вновь всколыхнули уже было успокоившиеся волны.
Прямо на моем пути крепкое с виду дерево, жалобно скрипя, завалилось на ветхую бедняцкую лачугу всей пожелтевшей кроной. За миг до отчаянного взлая верной псины, запоздало предупредившей хозяев. И до отчаянного плача младенца.
В таких хижинах всегда много детей. Даже с учетом, как часто они уходят за Грань к Богу Смерти. Их всё равно – много. Чем беднее хижина и чаще в ней плачут – тем больше новых голодных ртов.
Мне их жаль. Сегодня много поляжет деревьев. И много рухнет старых домов.
Но Храм Морского Бога устоит. Он таких бурей и штормов видел за века больше, чем я за целую жизнь – горя и бед. И даже больше, чем эти бедняки в разрушенных хижинах.
Гораздо больше. Хоть столь яростный гнев стихии и случается далеко не каждый год.
Хижина устояла... на сей раз. Плач постепенно смолк под торопливое женское пение... и мужскую ругань. Все внутри остались живы. До новых бед. А рухнувшее дерево пойдет в семейный очаг.
Если успеют разрубить и забрать. Городские деревья принадлежат казне. Их трогать нельзя.
Впрочем, не разрубят. Мужик в доме – явно не в том состоянии. Судя по голосу.
Интересно, где он находит на такое медяки, если жена и дети наверняка голодают? Крыша-то протекает, вон видно. И крыльца толком уже нет. Окна затянуты какой-то дрянью.
Не хочу знать. Не хотела раньше, и сейчас – не больше. Я не могу швырять золотом в каждого. К тому же, эти деньги пойдут не на еду детям. И не на крышу. В первую очередь – совсем на другое. Более необходимое тому, кто решает вопрос о тратах.
И те, кто за этими стенами, легко сдадут меня страже за медяк. А то и просто так. Это ворью нужна пожива. Законопослушной бедноте хватит и одобрительного кивка какого-нибудь разжиревшего стражника.
У порога Храма замерли мы оба – я и шторм. Считаем будущие жертвы. Причем, невинные.
