Как настала ночка Купальская, закрутились хороводы веселые. Как сплелись венки вокруг пышные, в воды быстрые опускались все.
Среди девушек, как былиночка, у реки широкой маячила. Девка тихая да пригожая. И Чарушей ее все кликали.
И венок ее дальше всех уплыл, по быстрине самой, в середочке. Значит быть женой той Чарушеньке. В девках быть подошел уж срок.
Был ей мил давно один молодец, что сиял в селе, будто солнышко. Все за ней ходил, как привязанный. Обещал всю жизнь лишь ее любить.
Горисветом его прозвали все. Восхваляли и любовались им. Кто-то с радостью, а кто с завистью на их пару в воде поглядывал.
Возгорелись костры высокие, взялись за руки парни с девками. Через пламя жаркое прыгать начали.
Протянула ладонь Чарушенька, да глядит, себе пару новую выбрал Горисвет. Черноокую, языкастую и смешливую.
А стоит, Горисвет, вроде рядом с ней, но уже не она возлюблена. И не ей слова ласковы говорит всё ее милый до сердца.
У Чаруши в глазах потемнел весь мир. Сердце девичье впредь осмеяно. И бежать бы ей, только некуда, лишь костёр пред ней, черный дым валит.
Вот и очередь Горисветова. Руку крепкую к небесам поднял. Засвистел молодецким посвистом, зашушукались старики вокруг:
«Не свистел бы ты на Купалу, друг. Не гневил Стрибога с сыночками. Налетят на нас – не укроемся, за вихры таскать дружно примутся.»
Да махнул на всё Борислава сын. С девкой черною над костром смеясь. Пуще прежнего заливается, соловьем свистит на округу всю.
А Чаруша же в стороне стоит, слезы крупные по щекам текут. Уж и рада б была ветру сильному, за нее, горькую, заступившемуся.
Вот пора и ей прыгать над костром. Разбежалась с горы Чарушенька, что черемухи весной цвет, бела. Закричала и в угли прыгнула.
Только в этот миг засвистел вокруг, ветви гибкие в жгут сплетаючи, Посвист, рьяный Стрибога сын. Подхватил деву из жаркого полона.
Как стоял Горисвет, так и занялся. На него костер перекинулся. А Чарушенька, будто не было, в небесах ночных вдруг растаяла.
Старцы молвили, что женою стать Посвисту теперь уготовано. Горисвету же впредь рябым ходить, в память о подлом предательстве.
За бесчестный путь, за злой умысел наказание ждать не заставило. И раскаянье поздним стоном ввысь не исправит ничью судьбинушку.
Как леса-то, леса бескрайние,
Как болота вокруг зыбучие,
Да, как тропки-то все заросшие,
Да дороги-пути не хожены.
В стародавние, слышь-ка, времена,
Что не помнят деды да прадеды,
На Руси, на родной сторонушке
Богатырский дух веял силою.
Ай, Алешенька, да Попович был,
Ай, Илюшенька-свет-то Муромец,
Да Добрынюшка, что Никитич-то,
Богатырские те, брат, силушки.
Нечисть всю, что была, повывели,
Не, повывели, так прогнали всю,
Раздобрели, дела забросили,
Те, что ратными называются.
В те годины, годины тихие,
Родилась под рекой Смородинкой
Нечисть дикая, нечисть темная,
Крепла, мощь копила невиданну.
Как вошла нечисть в полну силушку,
Потекла змеею невидимой,
Где пройдёт, рвы разроет глубокие,
Что не видно их дна-то донышка.
Поднимались на дело ратное,
Богатырики наши знатные,
Только удаль вся расплескалася,
Позабылась средь дел хозяйственных.
Добрались добры три дружинника,
Добирались как, так отдельный сказ.
Вот и ров на глазах расползается,
От чего, и не знамо, не ведомо.
И рубились они, кто палицей,
Кто копьем колол да вокруг себя,
Кто мечом махал, только попусту,
Так и рухнули все под землюшку.
Долго падали, свет не виден стал
Красна солнышка, малой звездочки.
Уж и с жизнью все прощалися,
Да с друг дружкою перед смертушкой.
Сколь летели, того не ведомо,
Набазлались уже и выспались.
Только снова дремота смежила,
Ясны очи, как в ветви рухнули.
Вот спустились они с деревьев все.
Нет дорог вокруг, даже тропочки,
Ни комарика, ни лягушечки,
Птицы голос, и тот, не слышится.
Топь упругая, топь зыбучая,
По краям болот стены ровные.
Как теперь, горемычным выбраться?
Богатырский урок свой выдюжить?
Порешили, по кочкам прыгая,
Поискать путь наверх покатее,
Чтоб не сгинуть во тьме от голода,
Так бесславно свой путь окончивши.
Так и прыгали, пока прыгалось,
Пока ножки еще сгибалися,
А потом ползком между тиною,
Знать, жирок держал на поверхности.
Снова кочка пред ними выросла.
Забрались все втроем, не думая,
Что ведь кочка уж больно плоская,
Больно плоская, да шевелится.
Огляделися – будто травушка
Шелковистая, мягким ковриком.
Пожевать ее б, да не выдернуть,
И не выдернуть, и сорвать нельзя.
Вдруг у кочки глаза распахнулися.
Богатырский страх – сердце ёкнуло.
А иначе как, коль глазенки те,
Меж травы сверкают, ворочают?
Рубануть б мечом, да потерян он,
Так и палица где-то канула,
И копье давно на болота дне.
Кулаки лишь только осталися.
Размахнулся тут из последних сил
Богатырь Илюшенька Муромец,
Да открылся рот меж его сапог,
Слова молвить стал человечие:
«Ой, вы гой еси, добры молодцы?
