Давным-давно жил да был, горя не знал, да у тёплой батареи бока отогревал, кот-обормот, размером не кот, а бегемот, огромный жлоб и жмот. Любил он хозяйский компот, борщ и жареный антрекот, а по праздникам паштет, им больше всего наслаждался, с нетерпеньем всегда его дожидался. Как и сегодня, в канун Нового года, да в праздничных хлопотах, хозяин принёс банку компота и консервы паштета. Кот чуть с ума не сошёл, запах дара речи лишил, а хозяин улыбнулся и пробубнил: «Муху поймаешь… жужжит и жужжит. Прям целую банку тебе разом отдам, жуй там, чавкай, но будь добр услужи».
Поскольку кот был ленив и обожран, постоянно купался в хозяйских заботах, ему ту муху поймать, стало быть, тяжко. А мошка хитра, крошку хвать со стола, и под потолок на провода. Кот-обормот косит зло на неё, но на этом всё, лишь только зубами скрипит.
Дом, к слову, был стар, да и обои истлели, стали тонки как кальки листы. Новый век в доме нелепо смотрелся: провода повсюду раскиданы, тянутся к лампам и прочим устройствам, вовсе не в стену спрятаны, потому что стены – скала, дом строили на века. У дома к тому же характер таков, в нём сильный хозяин, и он крепчал, хозяин счастлив и рад, он даёт зеркальный ответ, хорошеет и блещет, что видит весь чудной свет.
Домовой, на кухни шум: мухи жужжащей, хозяина пакетами шелестящего, и громко глотающего слюну кота зло скрипящими зубами на провода, с грохотом пнул ногой дверку духового шкафа. Вышел усатый да бородатый, считай гном, размером – гранёный стакан, в шапке с пришитыми поверх не пойми как пуговицами, содранных с куклы старой.
– Ну вы чего расшумелись?! Поспать не даёте!
– Солнце в зените! Спать ты горазд лентяй! – шикнул кот на домового, взглянул мельком на часы, скривился, ведь сколько его не учили, часы понимать так и не стал.
– Кто бы говорил! Жирдяй! Ты, небось муху в дом притащил?.. Сколько раз говорил! Форточку за собой закрывай!
– Может быть, мне пообедать ворчливым домовым? – поддавшись вперёд сказал кот.
– Ах ты… – домовой шустро нырнул обратно в духовой шкаф, достал метлу размером с него самого, и с размаху, как зарядил коту по голове, что тот отпрянул. – Будешь знать!
Кот ощетинился и обнажил когти, но прежде, чем конфликт разросся, хозяин слово взял.
– Так! Мелкий, раз взялся за метлу, прибери в прихожей, я натоптал. Обормот, поймай муху, или ходи голодный целый день!
За окном в этом время показалась огромная чёрная морда, лохматая, что с дрёмы не пойми, то ли чёрт, то ли страшный зверь какой, а медведь может злой, не белый и не бурый, а чёрный что есть мгла, да как гаркнет:
– Гав! Письмо пришло Фамул! Гав! – сообщил пёс.
– От кого? – спросил хозяин.
– Тут не подписано от кого. Гав! А вот откуда, да. Руматон.
– Руматон?! – сморщился в гримасе раздумья Фамул, подходя к окну. Открыл окно, и взял письмо из пасти пса. Рукой другой почесал за ухом лохматого друга, да смахнул снежок с головы. – Руматон… инструкции, пожалуй, или предписания, впрочем, прочитаю за ужином под бокал вина и приятный дымок из камина. Обормот? Сыграешь мне вечером на рояле? А то, знаешь, настроение такое…
– За банку паштета разве что… Мрр, – облизывая лапу, поставил условия находчивый кот.
– Что ж тут сказать, – закрыв створки окна, Фамул вернулся на кухню, взмахнул пальцем и муха очутилась за окном, – договорились.
Закрутилось, завертелось, кот на подоконнике разлёгся с банкой паштета, ел и то и дело дразнил муху за стеклом языком. Домовой хлопотал по дому: подмёл в коридоре, протёр пороги, смёл пыль с комода, ходил по стенам и потолкам, с паучками ругался, из дому их правда не гнал, но всех в один угол сгонял.
Пёс любимым делом занят был, ходил вокруг дома, следил за двором, а когда уставал, садился под деревом и болтал с ним.
– Ты вот скажи мне друг, – грызя когти неясно молвил пёс, – ты устаёшь?
Дерево пробудилось ото сна, немного оживилось, встряхнуло с веток снег, и немного наклонилось:
– Устою, отчего же мне не уставать. Или ты про что другое?
– Верно! Гав! Про другое. Мне непонятно, непонятно, и всё тут. Ты же на месте стоишь уже три сотни лет. Ты многое видел, но, считай не видел ничего. Ты высок и могуч, видишь дальше меня, но, не знаешь, что за ближайшей стеной, – пёс повёл носом в сторону дома напротив, – подойти и посмотреть ты не сможешь. Вот ты тут, наблюдатель сквозь сотни лет, знаешь многое, и всё же не знаешь почти ничего. От участи такой не устаёшь?
– Другой жизни не знаю, разве вот в тебе её узнал, да и раньше не приходилось думать, как быть не только здесь, но и где-то там, или рядом, да за угол посмотреть, или за стену. А сам то, видишь недалеко, за забор так же ни ногой. Да оттого не видно в тебе особой тоски и печали.
– Меня Фамул порой берёт с собой в путешествия, и я вижу жизнь совсем другой. Людей совсем иных, разных птиц, дома великаны как сотня тебя! Машин сотни туда-сюда колесят. Тысячи огней в окнах, и тысячи за ними людей со своей историей.
– Как хорошо, что у меня есть ты, друг. Ты расскажешь мне то, что не способен разглядеть отсюда я.
– Обязательно всё расскажу, – пёс принюхался, встал, осмотрелся и присел. – Ночь на двор опустилась и мороз крепчает, пожалуй, пойду домой. Скажи напоследок, всё ли спокойно что доступно взору твоему?
