Случается так, что по жизни мы знакомимся с различного рода персоналиями. С кем-то, из удостоившихся чести быть знакомыми с вами, вы проходите вместе через всякие неприятности, обыкновенно случающиеся с каждым из смертных. Важное свойство души человеческой – искать близких по духу и нраву личностей, от одного присутствия которых становиться спокойнее. В такие моменты не редко сердце бьется медленнее, практически не беспокоя и не давая малейшего намека на собственное существование, голос дрожит реже, а сам человек обретает некое подобие умиротворения, притупляющего сознание и дарящего иному чувство превосходства над остальными, а иному – ощущение единства со всем человеческим родом. Одиночество – вещь необходимая, хоть и жутко вредная, о чем повествуют не только многие обожатели гусиных перьев и печатных машинок, но и недотепы, именующие себя профессорами и экспертами. В тяжелые времена мы чрезвычайно подвержены увещеваниям ближних, считая себя крайне некомпетентными во многих вопросах. Именно в годы нужды и лишений проверяется истинное достоинство человека, открываются новые и новые двери, в обычное время крепко запертые на железные замки. Ключи, разумеется, находятся так быстро, как если бы открыть эти чертовы двери требовали люди в соответствующей форме и с соответствующими удостоверениями, дающими доступ в самые интимные и труднодоступные места. Случается же и так, что многим просто не к кому обратиться. Кризисы обостряют скопившиеся проблемы, тонкие струны души ранимых и тяжело больных мизантропов или, скажем, интровертов рвутся в одночасье. Нисколько не хочу обратить внимание на мнимую «неполноценность» отдельных прямоходящих. Как и любой общественник, а все мы так или иначе являемся таковыми, если хотя бы чаще одного раза в день имеем возможность контактировать с людьми, я подвержен влиянию стереотипов. Глупые шаблоны рвутся ежедневно, однако некоторые сделаны из прочного материала, коим можно считать миф, наследственное невежество или же диплом о высшем образовании. Одним из таких «недалеких», часто подвергающимся общественному осуждению, был Кротов Дмитрий Александрович.
Этому несчастному доходяге, назовем его так, по стечению обстоятельств выпала доля работать в офисе одной из столичных кампаний, которые в прежние времена плодились, и споры их, перелетая с одного района в другой, позволяли зацвести новым конторкам и индивидуальным предприятиям. Не трудно догадаться, что настоящие делопуты редко задерживались в таких организациях, предпочитая стабильности и болоту риск и долларовый оазис, в котором они видели спасение от всех бед. Человечество так и не научилось изживать и залечивать собственные язвы, медленно сжирающие целые поколения. Ведь и по сей день молодые девушки и не менее молодые юноши посвящают целые вечера изучению банковского дела, биржи, инвестиций и иных сопутствующих капитализму вещей. Хотя бы уже этим и отличались они от Кротова, нещадно ностальгирующему по какой-то утерянной молодости и канувшей в лету цивилизации. Большинству плюгавеньких мужичков лет сорока, облаченных в серые клетчатые костюмы из магазина «Франт», с ершистыми волосами, за которыми они ухаживают каждое утро, в надежде успокоить их и придать нужную форму, не приходило в голову идеи о смене работы лишь по причине «недовольства начальником». Дмитрий Александрович более всех задержался в страховой кампании «СТРАХ-ИНВЕСТ», помня ее первые вывески в здании на отшибе рабочего квартала, помня всех секретарей директора поименно, а также различных коллег, их привычки, болячки и дилеммы, в которые он не смел влезать, но неизбежно, становясь вольным слушателем в кафетерии и туалете, раз за разом размышлял над сутью человеческого и подчас с замиранием сердца представлял, как чувствовал бы себя он, если бы его жена хотела отсудить половину имущества, если бы родная дочь нарекла себя лезбиянкой, если бы после неудачной попойки ему пришлось бы брать кредиты, дабы прожить до очередной получки, которой едва хватало бы на макароны и кетчуп, да и то просроченный и проданный по скидке.
Жизнь текла медленно, подобно бабушкиному киселю, добротно сваренному из щедрых даров природы, произраставших как в лесах, так и на участках в шесть соток, где любили забываться и отдаваться земле напропалую городские жители. И чтобы не бросать тень презрения на энергичных пенсионеров, хочу лишь сказать, что однажды и мне довелось увидеть работяг разной весовой и возрастной категории. Такие же разные люди существовали и вокруг Кротова, любившего прятаться за монитором «Philips». Имея личное пространство, как он гордо называл пластиковый стол, усеянный дешевыми канцелярскими принадлежностями и вечно залитый третьесортным кофе, он полностью погружался в рабочий процесс, заполняя таблицы и строя графики вручную, создавая иллюзию собственного удовлетворения, что непременно отмечалось премией и похвальбой начальства. Наверное, на этом и держался весь его энтузиазм, конечно, фальшивый, но от того не менее значимый для директора, думающего, что даже в смутные времена он всегда может положиться и поручить самую трудную работу послушному и услужливому Дмитрию Александровичу. Было в его дергающихся усах и глазах-бусинках то безволие и желание терпеть плеть и обиды, являющиеся предметом вожделения и обожания любого начальствующего. Особенно в почете это у государственных деятелей и несметного количества чиновников, окружающих народные пожертвования, именуемые налогами. Кротов, в отличие от многих коллег, никогда не ходил на вакханалии и пирушки, устраиваемые по поводу и без, что позволяло ему не только держать в сохранности содержимое тугого кошелька, но и примечать за каждым пьяницей, беря с него по утрам значительный процент. Говоря простым языком, он с радостью давал в долг под большие проценты и люди охотно брали больше и больше, возвращая баснословные суммы, которые позволяли Кротову откладывать тысячи и тысячи на собственные похороны. Одержимый страхом внезапной смерти, еще с тридцатилетия он копил на самые пышные и дорогие похороны, не задумываясь прежде о том, кто вообще займется всей похоронной процессией. Боящийся до ужаса ножей и огня, несущихся на большой скорости автомобилей и людей в длинных плащах, встречаемых им в темное время суток, он был абсолютно уверен, что когда-нибудь он погибнет также глупо, как и появился на свет. Здесь стоит сказать, что Дмитрий был одни из нелюбимых и попросту нежеланным ребенком, появившемся лишь потому, что в злополучную ночь у его родителей не оказалось хороших контрацептивов. А потому, пережив годы унижений и стенаний, единственное, о чем искренне и неподдельно мечтал хромающий и жутко сутулящейся мужчина, стареющий день ото дня за монитором компьютера и не видящий красок жизни и ее блеск, было стремление как можно дороже и роскошнее отправиться в мир иной. Отсюда и берут корни его постоянные размышления над процессией, над поминками, над похоронной речью и отпеванием в церкви. Каждый вечер он педантично и методично разрабатывал и дорабатывал большую кипу документов, посвященных его смерти, в которых Кротов обозначал каждого участника театрального действия, прописывая реплику за репликой, слезу за слезой, веря, что после его, как уже было сказано, нелепой смерти, ближние, кого он мог вообще так называть, то бишь указанные в документах люди, исполнят последнюю волю безвременно почившего слабака, на котором остряки и прочие сильные мира сего любили измываться и вымещать злобу.
