Вот уже много лет на моем письменном столе стоит одна черно-белая фотография. Милая, юная девушка грустно и без улыбки смотрит с нее и думает о чем-то своем. Эта фотография очень дорога для меня, потому что эта девушка – моя любимая, такая, с какой я познакомился много лет назад, и даже на пару лет моложе.
Несмотря на кажущуюся безыскусность, фотография эта отличается от множества любительских снимков, сделанных на память. В ней чувствуется рука художника, как и то, что модель явно небезразлична ее автору. Когда-то любимая рассказывала мне довольно грустную историю.
А я, по своей неискоренимой привычке, почти полвека назад тайком сделал записи и теперь повторяю их практически без изменений.
Иринка проснулась среди ночи от того, что поезд, который должен был увозить ее от шума, духоты и сутолоки столицы, остановился и стоял, видимо, довольно долго на какой-то большой станции. Сквозь щель неплотно задернутых занавесок пробивалась голубоватая полоска света, и в тишине спящего перрона чьи-то голоса громко и грубо разговаривали.
– Харьков, – угадала девушка.
Так приятно было лежать, завернувшись в свежую простыню на нижней полке купированного вагона и чувствовать себя совершенно свободной. Кошмарное лето уже почти позади. И теперь она взрослая – студентка.
Вот Ритка-то удивится… Да, а ведь та уже на втором курсе.
– Буду думать только о Санжарах, – решает девушка, – осталась всего одна ночь.
Она лежит, закинув руки за голову, и улыбается чему-то своему, заветному.
Синий свет в окошке медленно пополз слева направо, слабея, и снова появился в углу – от другого фонаря – и опять пришел в движение. Вагон начал раскачиваться все сильнее и сильнее, и вот это уже не вагон, а качели.
И, держась за канаты, Иринка взлетает высоко-высоко и смотрит через плечо: кто же это раскачивает так сильно?
Она отчетливо видит черные волосы и смуглое знакомое, как будто, лицо, и никак не может узнать стоящего внизу парня. А тот поворачивает к ней смеющееся лицо и, подхватив сиденье, мягко бросает его вверх.
И остаются внизу верхушки сосен, и весело кружится голова…
– Закружу кому-нибудь голову! – с внезапной решимостью подумала девушка и засмеялась тихонько и радостно.
Лет десять назад Берсеневы купили дачу на «островке», состоящем из двух – трех улочек одноэтажных домиков – настоящих украинских хаток, крытых соломой, с глиняными полами и белыми стенами. Домишки прятались в тени белых акаций и фруктовых деревьев, а в палисадниках неизменно цвели георгины и мальвы.
В то время отец и мать Иринки были еще военными. А мать была опытным медиком – по специальности отоларингология. Она бесплатно вела прием отдыхающих в расположенном поблизости военном санатории.
В обмен Берсеневы пользовались некоторыми его социальными структурами.
Стена военного санатория прижимала домики к излучине Ворсклы, отчего они и впрямь казались расположенными на островке. Приближение к санаторию было заметно издалека – только здесь росли такие огромные серебристые тополя.
Еще ничего не было видно, даже холма, на котором расположился город, а они уже вырастали великолепными светло-зелеными кронами.
Иринка представляет, как останавливается автобус, она по тропинке спускается с шоссе, и перед ней открываются две дороги. Одна – через ворота санатория по аллеям прямо на другой его конец.
– Но ведь никогда нет уверенности, – вспоминает Иринка, – что калитка в заборе, нелегально пробитая прямо напротив их дома, еще не заколочена.
И она выбирает другой путь, более длинный, но такой же интересный, как и первый. Вот она идет по тропинке, прижатой забором прямо к реке, над быстро несущейся водой.
Здесь тихо и сумрачно даже в самый яркий день. Густые кроны смыкаются высоко над головой, корявые стволы поросли разноцветными лишайниками. Мягкая земля прогибается под каблуками.
Деревья расступаются, и неожиданно появляется небольшая полянка. Здесь через реку перекинут подвесной мостик. Рядом, чуть в стороне от него стоит окруженная акациями беседка, у которой…
Здесь девушку охватывают воспоминания. Короче, отсюда и начинается ее «островок».
Каждое лето приезжает в Новые Санжары Иринка. С тех самых пор, как приобрел отец половину домика в живописном местечке на берегу украинской реки.
Она здесь, действительно, как дома: и она всех почти знает, и ее все знают, особенно молодежь. Но из всех знакомых ближе все-таки несколько человек, мальчишек и девчонок, – «наша компашка». Большинство приезжие: из Москвы, как она, из Ленинграда, из Харькова, из Запорожья и Полтавы. Есть и местные. И все так весело у них получается, так дружно, что ужасно грустно расставаться с друзьями под осень.
Когда в половине шестого утра свежая и причесанная Иринка выглянула из вагона только что остановившегося поезда, первым, кого она увидела, был отец. Он подхватил два ее чемодана, а потом и саму Иринку, торопливо расцеловал и прокричал, что нужно бежать к автобусу, который давно уж стоит на станционной площади и может вот-вот уехать.
Она сидела в пыльном салоне маленького автобуса и, жмурясь от яркого солнца, улыбалась.
