В обсерватории
Первая командировка
Из Дневника
Я лечу ночным рейсом в полутемном шумном салоне «Ил-18». В зыбком забытьи короткого сна фигура казашки-стюардессы с плоским, как у каменного идола лицом и огненными крашеными волосами кажется сказочной и нереальной. Такими же нереально прекрасными показались мне горы на аэродроме в Алма-Ате. В холодном, сухом предрассветном воздухе я принял их сначала за розоватые клубы облаков, охвативших небо и город с трех сторон.
В назначенное время машины, которая должна была встретить меня, не оказалось и пришлось добираться до базы с пересадкой на двух городских автобусах. База располагалась в противоположном от аэродрома конце города, в одноэтажном доме с палисадником за высоким забором. Несмотря на ранний час, из трубы на крыше дома валил дым и хозяйка, полная женщина с милым украинским говором, мыла полы. Я поздоровался, назвал себя и тут же получил комплект чистого постельного белья и кровать в угловой комнате с окном, выходящим на задний двор.
Когда я проснулся, солнце стояло уже высоко. Остроконечные горы на горизонте были ослепительно белы, и только заглядывающая в окно ветка расцветающего абрикоса сохраняла утреннюю розовость. Часы показывали половину восьмого, но я вспомнил, что разница с московским временем составляет здесь три часа. На дворе слышался рокот мотора, чьи-то голоса и стук бревен. Я оделся, заправил кровать и вышел во двор. Было по-весеннему, по-доброму тепло. Щурясь от яркого солнца, я подошел к грузовику, в который два парня грузили сосновые и березовые кругляши. Мужчина лет пятидесяти, седоватый, розовощекий, в белом дубленом полушубке и начищенных до блеска хромовых сапогах стоял, опершись на бревно, и пристально за ними наблюдал. Я представился и спросил, скоро ли в горы пойдет машина. Он ласково так улыбнулся и сказал, что вот эта, он сделал ударение на эта, пойдет сейчас, а легковая будет только вечером. Я ответил, что непременно сейчас.
– Ну что ж, – опять улыбнулся Николай Кузьмич, потому что именно так я буду его называть, – если хочешь ехать в кузове – пожалуйста – в горах в кабине больше чем вдвоем нельзя.
– А как там в кузове? Не очень?
– А ты попробуй, тогда узнаешь, – вмешался в наш разговор один из парней, совсем мальчишка.
Я почувствовал в его голосе насмешку и тут же решил ехать.
Мы живо накидали бревен вровень с кузовом, и машина тронулась. Сначала я сидел в кабине, пригнувшись, «чтобы инспекция не заметила», так что дороги толком не разглядел. А когда грузовик остановился, оказалось, что мы уже в горах. Я так давно жил на равнине, что забыл какое при этом бывает ощущение, но только увидел их вблизи и тотчас же вспомнил.
– Го-ры!
Правда, еще не те, скалистые засыпанные снегом, которые я видел с аэродрома. Это были круглые, поросшие деревьями, кое-где виноградниками. Мы стояли в лощине. Где-то, невидимый за валунами, журчал ручей. Над горами, которые можно было назвать просто большими холмами, висел густой туман, и солнце проглядывало сквозь него тусклой алюминиевой заклепкой.
– Приехали, – мрачно сказал шофер, – дальше даже рейсовые автобусы не ходят.
Он покопался за сиденьем и вытащил кусок брезента:
– Прикроешься пока, а то замерзнешь.
– А потом? – попробовал пошутить я.
– Потом жарко станет.
– Ну да, конечно! – подумал я, но выбора не было.
Скоро мы поднялись еще выше и въехали в густой и холодный туман. Машина отчаянно ревела, кланялась на ухабах и, казалось, что не будет конца ни этому туману, ни бестолковым поклонам. Я поднял воротник пальто, накрылся брезентом, но уже через несколько минут отсырел и замерз отчаянно. Кажется, только ехидная ухмылка мальчишки удерживала меня от того, чтобы не застучать по кабине и не попроситься вовнутрь. Потом туман стал постепенно редеть, и я заметил, что совсем рядом неопрятными рваными клоками лежит снег, и горы, мимо которых мы проезжали, стали значительно круче и выше и ощетинились темно-зелеными елями.
Солнце постепенно проглядывало и мне стало гораздо теплее. Брезент больше был не нужен, я сложил его и сунул под себя. Слева от нас вдоль дороги выгибалась высокая каменная дамба, у подножия которой узенькой строчкой пенился ручей. Переехав через небольшой мост, мы повернули почти на сто восемьдесят градусов, и дамба, и ручей, и какие-то строения за ручьем очутились прямо под нами. Я взглянул назад и увидел, что то, что я принимал за плотный туман, было белым пушистым облаком, сквозь который уже ничего внизу не было видно.
Машина все урчала и пыхтела, и мы забирались все выше и выше. У меня прямо дух захватывало, когда-то по левому, то по правому борту открывалась пропасть. Солнце старалось вовсю. В какую бы сторону не поворачивала машина, оно било прямо в лицо, и, даже смежив веки, я чувствовал его обжигающее сияние. Когда серпантин по голому склону горы окончился, и на ее вершине мы повернули в очередной раз, неожиданно начался лес. Огромные заснеженные ели росли под нами и выше нас, и мы проплывали под их величественными лапами, как будто уменьшаясь до смешных, почти игрушечных размеров.
На одном из поворотов машина остановилась и, хлопнув дверцей, из кабины выбрался красный, распаренный пацан.
