Крики чаек, морской бриз, серые волны до горизонта. Эллинг с поломанными весельными лодками в стороне от пляжа. Как давно он здесь не был! А ведь тогда дал себе слово не возвращаться никогда. Сколько же лет с тех пор? Тридцать пять? Нет, почти сорок. Сорок – это очень много. Зачем он вернулся? К кому? Память – коварна, только кажется, что все можно вернуть и повторить. Тогда ему было двадцать. И тому, кого он собрался проведать, было столько же, на полгода больше.
Осень началась отвратительно. Петер, с которым вместе прожил шесть лет, сорокадвухлетний профи по спецэффектам в кино, в сентябре получил выгодное предложение из Аделаиды. Спешно собрался, и видимо, нашел на новом месте себе кого-то еще, особо частыми звонками не балует. Он даже не подозревал, что будет так тосковать без него.
Потом болел, пришлось отменить концерты. Первая осень без концертов! Врачи советовали куда-нибудь в санаторий, желательно поближе к теплому морю. Но неделю назад он опять увидел сон. Да, вот это ничем не примечательное место, которое он так долго пытался забыть. Уже забыл. Но иногда все еще видит во сне. И вот решил приехать, пока есть время.
А здесь все изменилось, не узнать. Была деревня, стал город. Стало. Было. И почти вся жизнь позади, между только двух слов. Чья, его самого? Или того, кто остался здесь навсегда, среди этих волн, южного пронзительного неба, заспанного то ли городишка, то ли деревни? Что он хочет понять? Возможно ли? Удастся найти, услышать? Яркое солнце над головой. Сегодня холодное.
Иван, Иван Сергеевич, сошел с разбитого автобуса. Следовало поискать, где остановиться. Лучше там, как можно ближе к морю. К пляжу, где когда-то все начиналось. К своей юности.
Жилье нашлось сразу, и почти на самом берегу. В ноябре мало кто хочет отдыхать в Крыму, не сезон. Устроился быстро. Теперь туда, на берег, где стояла когда-то их маленькая старая зеленая палатка, в которой так сладко спалось и мечталось под мерный шум волн.
Узенькая улочка виляла среди разноцветных деревянных домов. Как тогда. Все как тогда, будто ничего ни для кого не изменилось, непривычно только идти одному. Иван спускался не торопясь, точно зная, что вон там, на следующем повороте, опять увидит море, раскалывающее о берег соленый холодный прибой.
Домик, совсем маленький, за голубым забором. А он, оказывается, многое забыл. Вот этого домика совсем не знает. Ничего удивительного, за столько-то лет! Или его тогда еще не было?
Музыка. Как знакомо! Светлая, меланхоличная. Шопен. Только вот исполнение неважное. Все равно. Твой любимый ноктюрн. Здесь? Как странно.
Вот и пляж. Ни единой души вокруг. Ветрено. Влажно. Иван поплотнее запахнул на себе черное длиннополое пальто, чтобы не простыть. Где же тогда они поставили палатку? Вроде вот тут, недалеко от спуска. Или там, чуть правее. Надо же, он не помнит. А дома казалось: все, каждая, даже совсем незначительная, деталь, навечно застряла в памяти так, что стоит только закрыть глаза и увидишь как на картине. Ладно. Их палатка стояла где-то здесь, и каждое утро начиналось тоже вот под звуки Шопена или Бетховена из маленького катушечного магнитофона, которым они так дорожили. Отец Ивана привез его из случайной загранкомандировки.
В то лето они только перешли на пятый курс консерватории. Были молоды, талантливы, неутомимы. Тогда казалось, что не только их беззаботное существование, но весь мир: природа, море, желания – все состоит из звуков. Что из всего, что есть вокруг, уже давно сделана музыка.
Мелодии расскажут обо всем, научат любить, ненавидеть, страдать. Стоит только правильно прочесть их, почувствовать, научиться сыграть. И откроется мир, в который пускают только избранных, тех, кто сможет распахнуть двери. И там, в этом мире, казалось, уже ждут их. Они были слишком успешны, чтобы заметить вокруг что-то еще, кроме самого главного для них – музыки.
Пора возвращаться. Уже темнеет. Надо разобрать вещи и где-то поужинать. У него еще будет время вспомнить, вернуться в жаркое лето, где они были так уверены во всем на свете.
Опять этот домик, и звуки классики из распахнутого настежь окна с белой полупрозрачной занавеской. Моцарт. Теперь это работает музыкальный центр. Не живая игра, проигрыватель. Но очень хорошо, талантливо, виртуозно.
Юноша возле калитки. Нет, молодой мужчина. Совсем молодой, Косая светлая челка, взгляд из-под волос. Пронизывающий, как стрела. Знакомый. Неужели он? И все такой же, не изменился, не постарел? Не может быть. Что-нибудь спросить:
– Нравится, как играет Фредерик Кемпф?
– Очень. Павел, – и протянутая для знакомства рука.
Да, обознался. Глупо было надеяться. И даже не похож совсем. Другое лицо, рост, фигура. Другая одежда. И время сейчас другое. Только вот рука. Узкая кисть, длинные, утолщенные в суставах, разработанные, пальцы.
– Иван. Это ты Шопена недавно играл?
– Я.
– Восьмой ноктюрн – красиво.
Утром Иван опять спустился к морю. Присел на сломанный лежак, оставшийся зимовать у самого края волнореза. Звуки. Привычно прислушался. В четком ритме морского прибоя еле слышное: Вань-ка, Вань-ка.
