– Там, справа, под раундапами[1], – крикнул из кухни Сашка. – Подними всю стопку, и там…
Тая сдвинула тяжеленную горку пособий и, кряхтя, отложила в сторону половину.
Под учебниками обнаружился узкий конверт с красным логотипом РЖД – Российские железные дороги.
«Что это? – подумала Тая. – Карточки с фонемами?»
С каким-то странным холодком она открыла конверт. На стол выпали два жёлтых железнодорожных билета. Один билет был выписан на Сашкино имя, а другой…
– Ну чего ты там? – опять крикнул Сашка. – Нашла?
– Нашла, – с трудом произнесла она, внезапно охрипнув.
– А? Не слышу! – донеслось с кухни.
– Нашла-а-а!.. – собрав все силы, прокричала Тая.
А сама уже была где-то не здесь. То есть, может быть, и здесь, но это уже была не она. В солнечное сплетение вбили кол: она забыла, как дышать, взгляд намертво приклеился к глянцевому прямоугольнику, на котором значилось: «Клубникина Маргарита Николаевна».
Она собрала все силы, чтобы посмотреть пункт назначения – город Сочи и число – двадцать восьмое июня.
Сегодня было двадцатое мая.
Тридцать с лишним дней. На всё про всё. На то, чтобы думать, возвращаться в прошлое, винить себя и замирать от вернувшегося ощущения висящей над головой бетонной плиты, от тяжести и неотвратимости чужой воли, готовой вмешаться в её жизнь и сломать её. Думать и ждать – вот что ей остаётся.
И Тая стала ждать.
…Вечер этого дня прошёл как в тумане: они ужинали вдвоём, Сашка привычно ловко перемещался по тесной кухне, что-то говорил, раскладывал по тарелкам манты с тыквой, заваривал чай, смеялся. Тая водила за ним глазами, со странным вниманием разглядывая знакомую сутуловатую фигуру. Очки, лохмы, тощая спина, красивые длинные пальцы, сыплющие укроп в салат и заварку в чайник.
И было странно знать об этом человеке всё – как он в минуты раздумья ногтем скребёт нос, одновременно прищуривая левый глаз и поджимая нижнюю губу, и сколько раз чихает, и как рычит, потягиваясь по утрам, качается на стуле, проверяя тетради… И не знать ничего.
…Ночью почему-то снились женские губы, вызывающе очерченные красной помадой. Они шевелились, морщились, чуть приоткрывались; сверкала полоска зубов. Потом губам кто-то показал спелую клубнику, они раскрылись ещё больше, выпятив нижнюю, и несколько раз сомкнулись, желая прихватить сочную ягоду.
Перед самым пробуждением, уже на розовеющих изнутри веках, вспыхнула огненная надпись: «Клубникина».
Лучше бы не просыпаться.
⁂
– Да.
– Алё… Это я.
– Соня?
– Да-а. А ты где – дома?
– Дома, конечно. Ты же на домашний звонишь, нет?
– Слушай. Э-э-э… У нас ведь двадцать пять в этом году, ты должна помнить.
– Да.
– Тут… определённые круги… считают, что мы должны собраться и…
– Какие круги, Соня, скажи яснее, пожалуйста. Фамилия кругов?
– Э-э-э… Ну Колбасьев фамилия. Колбасьев собирает. Мережкин из Москвы прибудет. Ещё там люди. Из мальчишек. Ты что по этому поводу думаешь?
– А ты что думаешь?
– Я? Ничего. Смотря когда.
– А из девочек кто?
– Да никто так особенно. Только местные. Ты, я, Городецкая, Вострикова. Что ты молчишь?
– Думаю…
⁂
Конечно, самый простой способ узнать правду – предъявить билет владельцу и спросить, что сие означает.
Просто для любого, только не для Таи.
За всю свою сорокатрёхлетнюю жизнь безоглядную решительность она проявила всего два раза.
Впервые в семь лет, когда отец, горький пьяница, нашёл в тайничке за гобеленовым ковриком семьдесят шесть копеек в мятом кошелёчке с облезлой пуговичкой и пропил их.
Тая копила на маленького пупсика из мертвенно-белой пластмассы и прилагающийся к нему манежик из отдела игрушек в местном «Детском мире». Сберегала по десять копеек, которые мама давала на мороженое, вместо бутерброда с колбасой в школьном буфете покупала булку с кабачковой икрой… Оставалось доложить совсем чуть-чуть, гривенник, – и желаемая куколка была бы у неё в руках.
И вот наконец недостающая монетка готова отправиться к накопленному. Но кошелёк пуст, а отец стоит на пороге кухни, пьяно пошатываясь.
Тихонькая, как мышка, первоклассница, да ещё росточком с пятилетнюю, подпрыгнув, с рычанием повисла на длиннющем мужике, цепляясь за него зубами, руками, ногами, карабкалась вверх, упираясь локтями и коленками. В отчаянии ей хотелось как можно скорее добраться до лица и лупить кулаками по лбу, щекам – куда попало. От лёгкой, как пёрышко, Таи едва стоящая нетрезвая фигура даже не пошатнулась, но гневное безумие было так велико, что мама долго не могла разжать маленькие скрюченные пальчики, вцепившиеся в рубаху. Дочка бесконечно выскальзывала, выворачивалась из взрослых рук и под материно встревоженное «Тася, Тася…» опять лезла, царапалась, кусалась.
Сворованные у ребёнка семьдесят шесть копеек положили конец терпению даже её безропотной мамы – она отправилась к директору кирпичного завода, по месту работы Таиного отца, и выплакала давно обещанную двухкомнатную квартиру, где они двое и прожили все последующие годы. В хрущёвском доме, «доме посреди горы», как его называли жители микрорайона, возведённого на довольно крутом холме. По сравнению с другими окружающими его строениями дом выглядел самым нелепым, как бы перекошенным: из-за уклона рельефа правый угол торцевого фундамента был почти в два раза выше левого.
