ГЛАВА 1. Свет и тень Города темных вод, или Случайный гость
Волны Темного озера мерно плескались о сваи. Этот звук был привычен уху каждого озерника, как шорох трав, пение птиц и стрекот кузнечиков — обитателю долины. Под этот плеск житель Айсмора рождался, проживал надводную жизнь и умирал, провожаемый им в последний путь под воды Темного озера.
В приоткрытое окно одной кухни на третьем этаже, где сидели двое, он был слышен особенно сильно. Самого Айсмора уже видно не было, ежевечерний туман поглотил небо, крыши Верхней и Нижней его части, заброшенные верфи и свет фонарей...
Только острый пик ратуши победно возвышался из сонной хмари.
Ратуша в городе была всегда. И как бы ни ширился, ни достраивался Айсмор, она являлась самым высоким зданием и располагалась точно в его центре. С ее возведения начал свое существование портовый город, отделившийся от небольшой деревушки. Позже Город темных вод слился с этой деревушкой, принявшей от него щедрое имя — Нижний Озерный. Одно время он назывался Великим Северным городом, когда корабли шли в Зеленые равнины через него, а не обходили за тридевять земель, боясь разбойников и степняков.
Ратуша смотрела, как город расширялся, как вбивал новые сваи. Она помнила все падения и взлеты. Проплывали годы и судьбы людей — время текло неспешно, как воды Темного озера. И все-то ратуша замечала, даже маленькое и скоротечное. Скрипела под порывами осеннего ветра, выстывала суровыми зимами, согревалась под весенними лучами солнца и наслаждалась негой короткого северного лета. Желтый фонарный свет во времена покоя или кровавый факельный во времена тревог пробивался к ее стенам. Она впитывала все: ворчливость торговок, степенные беседы купцов, перебранки домохозяек, визги детей, крики рыбаков и матросов, усталость и дрожь вечно озябших соглядатаев-«прилипал» — все страхи, мечты и надежды людей, живущих над ее корнями.
Озерники часто говорили, что ратуша живая.
Ратуша и правда помнила тех, кто мерил ее шагами, чьи голоса касались ее стен, чьи мысли и решения она разделяла в трудные дни. Она помнила всех, кто правил Айсмором — толстых и худых, злых и добрых, умных и не очень, старых и совсем юных. Целая вереница правителей сменяла друг друга под ее крышей. За одним она приглядывал особо. Правителем он не был, а ей казалось, что был…
Сейчас этот человек находился в маленькой тесной кухне верхнего Айсмора.
В три утра, когда по деревянным мостовым раздался перестук башмаков очередного патруля, обходящего город, тучи развеялись.
Ингрид обязательно посмотрела бы вверх, выискивая привычную синеву в густом беззвездном киселе, но все ее мысли были заняты ее гостем.
Сердце трепетало, разум протестовал.
«Что ты делаешь, Ингрид?.. Что?! Ты?! Делаешь?! Не поддавайся ему! Он всего лишь хочет тебя! Просто хочет. И даже не знает, как ты собираешь одну к одной ваши случайные встречи, как бережешь минуты воспоминаний. Другие так хранят драгоценности, а ты — его. Того, кто тебя не узнал. Спас, не узнал. Глупая, глупая Ингрид… бедная — со всеми своими сокровищами!»
Бэрр отпустил ее руку, перестал перебирать пальцы и гладить ладонь. Легко подхватил Ингрид на руки, притянул к себе.
«Словно бы глянул и не удержался. Остановка у губ, трепетная — хочет, чтоб ты ожидала. Заминка дыхания, волнительная — хочет, чтобы ты замерла. Первое касание, нежное, столь нежное, что хочется плакать!.. Его губы захватывают твои, настойчивее, сильнее. И нет ничего: ни воздуха, ни покоя. Есть чем ответить на его опыт? Опыт, лишь опыт...»
Руки взметнулись сами, зарылись в темные кудри. Губы ответили на поцелуй. Сердце шепнуло:
«И пусть! Пусть одной встречей будет больше. На его счету — он и не вспомнит! На моем — я не забуду».
Глупому сердцу привычно ответил разум:
«Да, ты не забудешь. Не сможешь! Оттолкни его, и он уйдет».
Его губы оторвались от ее губ, дали время для вздоха. Скользнули по щеке, тронули за ушком. Дыхание сбилось — как узнал? как нашел?..
Скользнули по коже пряди его волос — от запаха ветра и леса закружилась голова. Бэрр прикусил кожу над ключицей, тут же поцеловал и снова прикусил, словно кидал из тепла в холод и обратно.
Разум, туманясь, успел заметить:
«Ты — его, да вот он — не твой. Больно будет тебе».
«Это будет потом. Не сейчас…» — отвечало бешено стучащее сердце.
Бэрр поставил ее на пол, преклонил колено. Провел ладонями снизу-вверх, поднимая платье. Ладони теплые, а глаза — карие, холодные. Без проблеска, без дна…
Он отвел от ее лица пристальный взгляд. Ингрид выдохнула, опустила ресницы. Мужчина прошелся быстрыми поцелуями по обнажившимся бедрам. Придвинул к себе, закинул ее ногу себе на плечо, принялся целовать там, где, Ингрид казалось, не целуют мужчины.
Тело заныло, непривычно и сладко. Колени подогнулись, но Бэрр упасть не дал: удержал юбку, завернул узлом позади. Ингрид, вздохнув испуганно, распахнула глаза, а он свои — прищурил. Попыталась отшатнуться — он держал ее крепко.
Стремительно поднявшись, Бэрр дернул завязку штанов. Рванул к себе Ингрид, забросив ее ноги на свои бедра. Вздрогнув, остановился, вопросительно приподнял бровь. Смотрел неотрывно и жадно. Его желание, его нетерпение! Все было. Но было и что-то еще… Что-то мелькнуло в его потемневших глазах — может, искра тепла?
