ПРОЛОГ
Четыре утра — час волка, когда ночь сдает стражу дню.
Шустрая гаичка выпила каплю дождя, сверкающую в чаше из желто-бурого листа; чем-то встревоженная, прислушалась. Но лес молчал, лишь звонкоголосый птичий гам нарушал тишину. Успокоенная, пичужка пробежала по тоненькой веточке, перевернулась и повисла, раскачиваясь вниз головой. Ковер из вереска накрыл лазурное небо в легких перышках облаков, а прямо перед ней неведомо откуда появилась волчья морда. Лобастая, блестящая, черная — такого же цвета, как шапочка на голове у гаички. Волк этот был гораздо крупнее обычного зверя, а глаза у него были человечьи. Темно-стальные, недобрые глаза. Пташка оцепенела от ужаса в ожидании немедленной смерти, однако зверь ничего не сделал, даже не зарычал, лишь втянул носом воздух.
Гаичка вспорхнула и унеслась в чащу, а волк порысил дальше, через розово-лиловое море, и пропал так же бесшумно, как появился. Лишь роса опадала по его следам, да бирюзовые в шоколадных прожилках и оранжевых крапинках бабочки взлетали там, где он проходил, трепетали в чистом небе, а затем присаживались обратно.
Зверь миновал пустошь, пролесок, сделал широкую петлю, обходя человеческое поселение, и сморщил нос, пересекая лимонно-желтое поле.
Когда к аромату цветов, прелых листьев и тяжести людского духа стал примешиваться запах гари, волк припустил что есть мочи, не разбирая дороги, через бурелом, молодой березняк и заросли ракиты. В один невероятно длинный прыжок зверь одолел синюю ленту реки, добежал до свежего пожарища и замер. Обошел то, что не так давно было домом, поскреб землю на пригорке, заскулил, а затем взвыл так отчаянно, что у живущих поблизости волосы поднялись дыбом. Люди бросились прикрывать ставни и затворять двери, приговаривая:
— Берегитесь! Волк пришел. Волк!..
ГЛАВА 1. Бабушка и пирожки
Брат выбрал красивое место для дома — на склоне холма в излучине реки… Фиолетово-черный узел боли и смерти висел теперь над пепелищем, да хрипло каркали вороны, слетаясь со всех сторон в поисках поживы. Даже кости двух существ прогорели в золу. Ни следа от Мэрвина и от галатки, непонятно кем ему приходившейся. Не вернуть из мира теней ушедшие души.
Было трое братьев, осталось двое. Его небольшая семья сократилась на треть, а Мидир даже не мог сейчас скорбеть — не было времени, не имел права.
Он втянул тягучую влагу земли, прелую стынь болота и запахи людей. Медлить нельзя: к бывшему дому брата спешили охотники, только не за ланью или кабаном. Странно, что не взяли собак. Эх, приветить бы как следует, только…
Только тот, слабый, родной запах не оборвался. Кто-то сидел возле пепелища, долго сидел, а потом побрел к селению. Именно побрел: так устало петлял след. Мидир поспешил туда же. Скоротав путь волком, он вернул себе облик ши у околицы, поправил черный плащ и короткий кинжал, развязал кожаный ремешок, распуская заплетенную для боя косу. Выделяться он будет все равно: высокий, черноволосый, среброглазый — ши красивы, как немногие среди людей — только вопросов вызовет меньше. Можно было бы обернуться птицей, но птица не почует след. В облике ши Мидир чуял хуже, чем в зверином, однако родную кровь ощущал явственно. Особенно когда она пролилась!
В несколько шагов он добежал до околицы, где разошедшиеся подлетки пинали лежащего. Мидир отшвырнул драчунов в стороны, опустился на колени и приложил ладони к голове мальчишки, вливая силу и возвращая его к жизни. Светлые пушистые волосы заляпаны кровью, чистое лицо с прямым носом и правильными чертами было похоже и не похоже на лицо старшего брата. Тут веки открылись — и в светло-серых глазах плеснулось волнение, неверие, а затем такое счастье, что у Мидира сжалось сердце.
— О… тец? — еле выговорил мальчишка, и узнавание тут же сменилось яростью и болью. Глаза его закатились. Мидир сдернул плащ и обернул им ребенка. Кончики острых ушей торчали из светлых прядей, испачканных кровью.
— Ублюдок! Демон! Отдай его нам! — раздались несмелые, но дерзкие голоса.
Волчий король поднял голову, зарычал, показывая вытянувшиеся в оскале звериные зубы. Сверкнул желтизной глаз, и подлетков как ветром сдуло. Догонять и рвать за то, что подняли руку на родную кровь, Мидиру хотелось сильно. Но как и многие свои желания, он отложил это на потом.
— Ты не он! — прохрипел пришедший в себя мальчишка. — Почему ты не он?!
Он, отбросив руку Мидира поднялся самостоятельно, хоть и на дрожащих ногах; поднял упавший с плеч плащ, встряхнул его, аккуратно сложил — чуть ли не по складочкам — и протянул опешившему волчьему королю. Поглядывал малец зло, и это было хорошо. Как злость, так и то, что он был жив. Эту невероятную удачу, пойманную за хвост, Мидир отпускать не собирался.
Неожиданно обретенный родич поправил старенькую одежду, кое-где аккуратно зашитую, по большей части свежепорванную, и произнес холодновато-вежливо:
— Благодарю за помощь, фейри, но я бы справился и сам. От пары синяков еще никто не умирал. А отец говорил: не отвечай ударом на удар.
Мидир еле сдержался от цитирования прямо противоположных заповедей Благого Слова, которое повторяло проповеди друидов, но спорить не стал.
