Это она, нечаянно, слегка коснулась его сердца,
Да только след ее прикосновения остался навсегда.
Хвала Всевышнему за дар, который суета не отняла.
Он сохранился в его сердце и пронесен через года!
Когда-то, это был ничем непримечательный пацан. Большеголовый, щекастый и смуглый как чуть подгоревший баурсак. Плотный, коротконогий потомок тюрков с крупными, еще невнятными чертами лица: таких, в казахских аулах называют «қара домалақ» – чернявый крепыш.
Был он скромен (иногда до застенчивости), малообщителен (если не сказать скрытен), много читал, но был косноязычен. В нем как-то странно сочетались доброта и жесткость, твердый характер и нерешительность, мужество с каким-то расчетливым малодушием, тонкая чувственность и нарочитая грубость, терпеливость и взрывы ярости, упорство на грани упрямства, покладистость и, одновременно, своенравность.
Не буду продолжать этот перечень противоречивых личных качеств, потому что характер его еще не устоялся, а его душевные позывы были еще так слабы, что он все время копался в самом себе, пытаясь их распознать и понять. И все же самыми важными и однозначными ценностями для него были – независимость, верность, справедливость, самодостаточность и самолюбие. Если бы в этом списке оказалась еще и самоуверенность, то он бы не стал писать эти строки в письме к той, которую полюбил больше, чем полвека назад.
«Здравствуй, это я!
Я, тот мальчишка, что просидел три последних школьных года на последней парте прямо у тебя за спиной. Ты меня прости, но я должен написать эту маленькую историю, в которой тебе принадлежит особая роль (о чем ты, наверное, и не подозреваешь до сих пор).
Мы прожили каждый свою жизнь, нам, слава Аллаху, немало лет. У нас была общая пора юности, пора взросления. Мы торопились прожить мгновения, дни и годы, мы многого не замечали, не задумывались над истоками своих побед и поражений, удач и ошибок, радостей и обид …
Но с годами неизбежно наступает время, когда мы оглядываемся назад, возвращаясь к своим истокам, чтобы разглядеть там мерцающие огоньки первых порывов юности и горящие факелы романтической молодости, пламенную пору возмужания и яркие всполохи бойцовского азарта в схватках взрослой жизни и тихие отблески семейного очага, и тающие в небе искры от потрескивающего костра старости.
У каждого человека есть очень потаенные чувства, которыми он может поделиться только с очень близкими людьми. Бывает, что он и сам не может разобраться в том, что томит его душу, и открыться, даже перед самыми близкими, не осмеливается. Поймут ли его другие, если он не готов самому себе признаться в своей слабости?
Вот и у меня в душе есть такой тайничок, который не красит меня, но согревает и поддерживает мою веру в любовь все эти годы. И чем старше я становлюсь, тем больше меня точит совесть, что человек, благодаря которому «душа моя светла», до сих пор не знает об этом.
Ничто не вечно под луною, и я не хочу уйти в мир иной, оставаясь в долгу перед той, которая заронила в мое сердце этот неугасимый свет. Поэтому, я решился, наконец, открыться перед тобой, как на исповеди. Долго не мог избрать форму своего признания. И в конце концов решил писать от третьего лица. Это история из моей и твоей, нашей общей юности.»
Глава II
Немая музыка души
Немота неумения душит,
а мне нужно так много сказать,
распахнуть для людей свою душу…
Но мой рот неуменьем зажат.
Чьи-то строки кристальные вынесли
людям в дар безупречность звучанья.
Я ж, как раньше, храню свои мысли
в сберегательной кассе молчанья.
(Ю. И. Минералов, написано в 17 лет)
…Изо дня в день глядел он без устали на милые плечи, едва покрытые светлой копной густых каштановых волос. Он рассматривал сидящую фигуру со спины, как портрет Джоконды. Тайком наблюдал каждое ее движение: повороты головы, раскачивания тела, жесты рук. Замечал каждую пуговку, каждую складку ее платья, каждую ее жилку и изгибы спины, каждое шевеление ее плеч и тонкой шеи.
Он ловил мгновения, когда она, устраиваясь поудобнее, меняла позы: сгибала или выпрямляла спину; ложилась на парту, укладывая голову на скрещенные руки или подпирая ладошкой щеку; поднимала или опускала свои плечи, а, особенно, когда она поправляла свои чудесные волосы. Ее предплечья взлетали вверх, как крылья, а тонкие запястья и кисти окунались в волосы, скользили к самому затылку и встряхивали их как гриву, или раздвигали волнистые локоны, или, наоборот собирали их вместе. Тогда ее шея приоткрывалась и была видна нежная кожа, покрытая легким пушком, и тонкие завитушки у самых корней волос: спина ее становилась такой узкой, изящной и тонкой, что от всего этого великолепия сердце мальчишки готово было вырваться из груди!
Конечно, чувства его были наивны и по-детски чисты и в них не было ни страсти, ни вожделения, ни страдания, ни исступления. Было непонятное, волнующее влечение и восторг на грани обожествления своей пассии. Впечатление непостижимости и загадочности сковывало его взор, пространство и время сжималось в пульсирующую точку света, задавая ритмы его трепещущему сердцу. Это была не девушка с картины, она была рядом, живая, теплая, общительная, красивая. Он мог слышать ее, мог заговорить с ней, даже соприкоснуться мог случайно или поймать ее чарующий взгляд!
