Посвящается пластическому хирургу Евгению Лапутину.
Отстань, беззубая!… твои противны ласки!
С морщин бесчисленных искусственные краски,
Как известь, сыплются и падают на грудь.
Припомни близкий Стикс и ласки позабудь!
Козлиным голосом не оскорбляя слуха,
Замолкни, фурия!… Прикрой, прикрой, старуха,
Безвласую главу, пергамент жёлтых плеч
И шею, коею ты мнишь меня привлечь!
Разувшись, на руки надень свои сандальи;
А ноги спрячь от нас куда-нибудь подалей!
Сожжённой в порошок, тебе бы уж давно
Во урне глиняной покоится должно.
Козьма Прутков. «Древней греческой
старухе, если бы она домогалась
моей любви». (Подражание Катуллу).
К дыму прежних пепелищ
Невозможно вновь возвратиться,
В сад, который мы сожгли,
Прилетят одни только птицы.
Марина Капуро
Фарш нельзя провернуть назад.
Джеймс Маккартни
* * *
Молчи, прошу, не смей меня будить!
О, в этот век, продажный и постыдный,
Не жить, не чувствовать – удел завидный.
Отрадно спать, отрадней камнем быть!
Фред Васнецов проснулся с приятным ощущением в чрёслах в восемь часов утра. Васнецова разбудил восставший, налившийся горячей кровью фаллос. Вышел, можно сказать, из себя. Утренняя спонтанная эрекция – вот как это называется. Фред Васнецов как в некотором роде врач знал это наверняка.
На самом деле Васнецова звали Фёдор. Фёдор скорее уж должен называться Теодором, Тедди, Тедом. Фред – это, наверное, сокращённое имя Альфред. Но этот «кодовый псевдоним» по какой-то неизъяснимой причине намертво прилип к Васнецову. Что ж, бывает. Джона Фитцджеральда Кеннеди домашние, например, называли Джеком.
Васнецов был мужчиной лет под сорок, чуть выше среднего роста, плотным и сильным, весьма склонным к полноте. Его бочкообразная грудь, крепкие плечи и мощные ноги ещё с детства заросли чёрным курчавым волосом. Каждый раз, когда он принимал душ, эта волосня забивала сток его ванны. Крупную голову Фреда венчала копна тёмных вьющихся волос. В двадцать с небольшим лет в шевелюре вдруг появилась ранняя «философская» седая прядь. Васнецов боролся с непрошеной сединой полгода, потом плюнул на это дело и оставил всё как есть. На бестактные приставания любопытных относительно причин своего раннего поседения он всегда коротко отвечал: «Горел в танке». Лицо Фред имел ромбовидное, полноватое, смуглое, нос у него был прямой. Посаженные несколько ближе, чем следовало, глаза с хитринкой выдавали в нем неуёмного шутника, стрекулиста и мистификатора.
Фред откинул простыню и сладко потянулся всем своим плотным телом. Фаллос стоял как Останкинская телебашня. Нет, скорее как Эмпайр Стейт Билдинг, потому что был не только длинным, но и толстым. О чём бы ни шла речь – речь всегда идёт о деньгах; куда бы ни дул ветер – он всегда дует в лицо; о чём бы ни думал Фред Васнецов – он всегда думает о бабах…
Когда-то, мальчишками, они пробовали трахаться в задницу. Так, из озорства. Ничего у них не получилось. Потом один мужик со знанием дела посоветовал им воспользоваться вазелином, но интерес к «однополым» задницам у ребятишек быстро пропал, они переключились на девчонок. Это было гораздо приятнее, увлекательнее, а главное, гораздо смешнее.
Фред медленно натянул подвижную кожу на налитую желанием головку фаллоса и вновь обнажил её. Невесело усмехнулся своим мыслям.
Чёрт возьми, время летит, жизнь проходит, катится зайцем под горку. Неужели он когда-то был мальчишкой? С тех пор прошло столько лет!
Иногда Фреду казалось, что там, в детстве, жил не он сам, а какой-то другой Васнецов. Временами его посещало странное чувство, что тот детский мир никуда не исчез, не канул безвозвратно в Лету, а продолжает существовать совсем рядом, он «близ есть, при дверех», и если только подобрать к заветной дверце соответствующий ключик, то можно снова очутиться в ослепительно прекрасной Стране Детства. В редкие моменты случайная комбинация запахов, звуков и ещё чего-то необъяснимого, не доступного сознанию, вдруг вызывала у Фреда такое острое ощущение прошлого, словно он и вправду каким-то чудом переносился туда. Будто атомы и молекулы его тела на миг принимали положения, которые они занимали лет тридцать назад, будто они волшебным образом переходили в прежнее, некогда пережитое ими состояние, и в эти секунды Васнецов чувствовал, что погружается в прошлое, прикасается к нему. Вряд ли он был сентиментальным человеком, скорее нет, чем да, как выражаются в подобных случаях психологи и социологи, но ведь всемогущее время способно сделать сентиментальным любого.
Хотя в школе Васнецов слыл мелким пакостником и хулиганом, он был неглупым мальчиком и много читал. Ему навсегда запомнились слова из одной милой детской книжонки: «Надо быть в хороших отношениях с временем, тогда оно сделает с часами всё, что ни пожелаешь.» Фред не мог сказать ничего определённого про свои отношения со всемогущим временем, но точно знал, что оно делало с его часами. А его часы показывали почти сорок, и это было совсем не то, чего он желал. Он чувствовал себя так, словно ещё и не начинал жить, он искренне не понимал, куда унеслось-укатилось его время.
Когда отец Фреда Станислав Васнецов ненадолго отрывался от бутылки и, глядя на сынишку мутными, как туманность Конская Голова, глазами, пытался заводить с ним воспитательные разговоры, он всегда повторял услышанную от кого-то или вычитанную где-то сентенцию: «Фарш нельзя провернуть назад».
