Лучи солнца прорезались сквозь уплотненное стекло электрички и обжигали глаза. Щурясь, я всматривался в размытую живопись хвойного леса. Электричка набрала ход – бетонные столбы сливались с еловыми ветвями, как склянку зеленки разлили по серому листу. Стук колес отдавался в голове. Поезд трясло – зубы колотились, словно меня знобило. Заложенные уши, обмякшее тело и затуманенные мысли – подобное я ощущал в дурмане, хотя и давно не подпускал его к себе.
Хлопок. Раздвинулись двери в салон вагона.
– Уважаемые пассажиры, минутку вашего внимания!
Не заставил себя повернуться и посмотреть на торговца. Утешу любопытство, когда он пойдет по рядам. Голос его грудной и раскатистый. Звук распространялся по вагону, словно говорили через рупор. Голос немного хриплый. Этот хрип чем-то напоминал ржавый забор, который спиливают болгаркой. Хоть уши и заложены, я хорошо улавливал мелодию голоса. Непонятны только отдельные слова.
– …это позволит вам в кратчайшие сроки получить хороший результат! – говорил торговец, – также для садоводов в наличии секатор, перчатки х/б и резина…
Начало мутить. Хотелось уйти от солнца, но нет сил. Напротив сидели две женщины интеллигентного вида. Они о чем-то шептались и хихикали. Одна из них придерживала края своей шубки, чтобы она не касалась пола, заплеванного кожурой семян. Блеск ее золотых украшений резал глаза. Эта женщина выглядела как зажиточная учительница русского и литературы. Мне так казалось. Ее подруга одета скромнее: пальто, свитер, темная юбка и одинокая полоска обручального кольца на руке.
Как бы та муть, которая плескалась внутри, не вышла наружу. Не пошевелиться.
– …всегда в продаже пластырь, носочки мужские и женские.
Хлопок. Дверь снова раздвинулась.
Кто-то ступал тяжелыми ботинками и громко переговаривался. Стук, стук – звук нарастал. С каждым шагом что-то брякало, как шпоры на ковбойских сапогах. Бряк, бряк – он остановился. Его голос заглушал речь продавца. Голос этот бьющий, словно струя воды из-под крана. Голос то напористо, то плавно вливался мне в ухо. Слов я не разбирал.
Ему никто не отвечал, вероятно, он говорил по мобильнику. Женщины напротив затаились. Мужчина сел рядом со мной: я увидел вымазанный край рыжей дубленки. Голос стал отчетливей.
– Да-да, я уже еду, – доносились обрывки слов, – да помню я, не забыл…
Женщины нахмурились.
– Да, кстати, – продолжал он бьющим голосом, – у меня для тебя подарок есть. Он у меня тут, в рукаве.
С тяжелым усилием я повернулся и посмотрел на мужчину. В одной руке он держал телефон, вторая рука прижата к груди. Я всмотрелся в его рукав, думал, там что-то шевельнется. Казалось, там должно что-то шевельнуться.
– О, Серега! – крикнул мужчина, – подожди, я Серегу увидел. Серега! – он встал и зацокал сапогами в сторону. Рыжая дубленка медленно уплывала.
– Ты чувствуешь? – сказала учительница и вскинула руками, – воняет говном!
– Чувствую, – ответила вторая и немного улыбнулась, – а что делать? Приходится терпеть.
Наверное, подарок сдох.
ТУ-У-У! – оглушил клаксон встречного поезда.
Я дернулся и протрезвел, хотя давно не прикладывался к стакану. Вроде лет пять прошло, черт его знает.
Обычно утром много людей в электричке, но сейчас вагон полупустой. Солнце озаряло порхающие крупицы пыли, которые стелились на заспанные лица пассажиров. Я разглядывал одежду людей, их прически, манеру говорить. Потом смотрел на себя. Смотрел на потертые джинсы такие же, как и у остальных. На стоптанные туфли, жирно намазанные обувным кремом. Смотрел на мятую куртку. Противно признаваться себе, что я ничем не отличаюсь.
Я отвернулся. В отражении стекла лицо. Короткая стрижка под машинку. Стрижка всех мужчин. Лицо обросло щетиной, которую я сбриваю каждые три дня. Я всмотрелся в сдвинутый набок нос. Неровные ноздри, одна больше другой, кончик приплюснут, а перегородка скошена. Уродливый нос – единственное, что меня отличало.
– …москитная сетка под любые окна. И наконец, фонарик «жук» работает от аккумулятора и механического действия. Итак, желающие останавливайте, спрашивайте!
Зашаркали вокзальные сумки и стертые каблуки. Торговец изредка останавливался и говорил с пассажирами. Шарканье нарастало – показался маленький и полный продавец. Он как юла, выкрашенная в черный цвет, сверху и снизу острый, а в боках широкий. Лицо я не увидел, только истоптанный луг на макушке среди плешивого леса волос. Хотя голос торговца бодрый, за ним тянулся ветхий след. И я когда-нибудь постарею: волосы рассыпятся, живот разбухнет, зубы прогниют, а голос, возможно, останется таким же бодрым. Я возьму сумки со всякой мишурой и поплетусь по рядам людей измученных работой.
– Мама, а это что за дом? – прозвучал детский голос за спиной, – и вон тот.
– Это… это все заводы, – сказала, видимо, мать.
За окном выстроились коробочные здания, разбросанные по широкой степи среди засохшего бурьяна. Окна домов запачканы сажей или выбиты. Стены обшарпаны и местами выкрашены в болотно-зеленый или песочно-желтый цвет. Из выводящих металлических труб валил густой пар.
– А в этом доме живут? – спросил ребенок.
