– Ребенок Индиго
Наша история началась всего два месяца назад. Наши судьбы плотно переплелись в витиеватом стечении обстоятельств, так, что разделить нас могла бы лишь трагическая случайность. Но она к счастью так и не произошла. Перед нами стояла другая проблема: родители Инны. Они видели в ней постоянный источник дохода. Она была одаренным ребенком, настолько, что ее называли ребенком «индиго». А знаете, как живут такие дети? Очень просто, а точнее – сложно. Они находятся в постоянном испытательном «симуляторе» – им приносят новые и новые задания, в детстве им дают еще больше развивающих игрушек, их хвалят и тут же ругают за малейшее несовершенство – почему? Все потому же – потому что они дети Индиго.
Впервые моя любимая услышала это слово от мамы, когда она говорила с ее преподавателем по фортепиано – еще в далеком детстве. «Она – ребенок Индиго. Ее способности обязательно нужно развивать» – сказала она Инессе Петровне, интеллигентной полноватой женщине в очках со сплошь седой головой и вечно озабоченным выражением лица —именно такое лицо у нее было, когда кто-то неправильно играл Моцарта. Инесса Петровна согласилась: «Попробуйте еще отдать ее в хор и на вокал. А мы будем развивать ансамблевую игру». Да, уже в тот момент она, наконец, связала это слово со своими бедами: от нее постоянно ждут невиданных высот. Все потому, что она – особенный ребенок. Такие дети, как она – способнее, чем остальные и обладают талантом не одним и не двумя, а сразу в нескольких областях. Самая большая проблема таких детей заключается в том, что родители относятся к таким детям потребительски: они надеются, что их способности обеспечат им безбедное существование в будущем.
Постоянные завышенные ожидания родителей превращают их жизнь в настоящий «ад»: от них постоянно требуют самой высокой успеваемости по всем предметам, а если они получат балл ниже – то становится очевидно, какое сильное огорчение он или она доставили. Бытует мнение, что дети «индиго» получают удовольствие от такой загруженности – но это не так. Им тоже хочется погонять в футбол с мальчишками, или поиграть в куклы во дворе. Но у ребенка «индиго» на такие «мелочи» просто нет времени. После шести уроков в школе, он (а) бежит на фортепиано, потом на балет (или боевые искусства), потом на шахматы, и только в конце дня, когда сделаны все уроки и позади занятия на инструменте, им разрешат немножко посмотреть телевизор.
Познакомились мы с Инной, когда ей было шестнадцать. Это время должно было стать золотым временем: школа позади, родители уже не способны ее контролировать…. Но она и тогда очень сильно страдала – и даже более того: именно тогда, когда ей исполнилось шестнадцать – родители напирали на нее еще больше. Когда она меня позвала на свой день рождения, она сказала, что будем праздновать без подарков, потому что это: ее sour sixteen. «Горькие шестнадцать» – в этом была вся Инни. Все дело в том, что родители видели, что она талантлива, видели, что ей легко даются науки, и заставляли ее поступать на математику, хотя она хотела связать свою жизнь с музыкой.
Гениальной певицей она не была, но довольно свободно импровизировала, и талантливо аккомпанировала себе на рояле. В ее окружении было много талантливых музыкантов, а я – горе-программист и очкарик-айтишник смотрелся в этом «райском саду» белой вороной. Каждый раз, когда я ее спрашивал, что она во мне нашла, она ласково трепала меня по плечу, и говорила: «Не спрашивай, любимый!», а потом добавляла, делая акценты на каждом слове: «Честь. Совесть. Справедливость». Уж не знаю, как там с честью и совестью, но справедливость я готов был отстаивать с пеной у рта.
Однажды, мы решили прогуляться в городскую галерею современного искусства. Рассматривая картины современных художников, мы порой не могли сдержать смущенного смеха: гениталии – нарисованные, припудренные и намасленные, черные пятна – обычная разбрызганная краска по холсту, – это все то, что до сих пор делает современное искусство таким непонятным и ставит под сомнение его истинную ценность.
Боюсь, если бы мы встречались по «серьезке», с поцелуями и обнимашками, у нас этот поход вылился бы в горячую ночь, но мы всего лишь продолжили вечер в кафе.
– Как тебе? – поинтересовалась Инна. Она сказала это вскользь, разглядывая что-то у меня на груди, то ли пуговицы, то ли узор на свитере. Я смутился. Как мне? Ну, хреново, как!
– Ты про ту черную краску, разбрызганную по всему холсту? – дерзнул я, и виновато улыбнулся.
– Да да, именно про нее. Краски и идея прочтения палитры очень похожи с Матиссом. Правда рисунок отсутствует. Но я так поняла, так было задумано. – Воодушевленно подтвердила Инна. Ффух! Попал! Обрадовавшись, что попал точно в цель, я решил поддержать ее:
– Да, ты абсолютно права. Действительно есть что-то схожее… Но при наличии рисунка, было бы намного проще проследить связь между ними.
– А как зовут художника, не припоминаешь? – Я напряг память. Инга наморщила лоб, демонстрируя, что тоже сосредоточенно думает. Зрительная память меня не подводила, перед глазами крутилась надпись в нижнем углу картины. Но нечеткая, и все время перемежалась с другими работами. Наконец я разглядел на внутреннем «экране» два слова, отпечатавшихся у меня в памяти:
