Я сдерживался из последних сил, чувствуя, как накопившееся за неделю раздражение перерастает в неуправляемое желание провести дома генеральную уборку самым радикальным способом ― то есть взорвать всё… и разложить по камушкам. Но когда тётя Берта не слишком ласковым голосом позвала меня обедать, выдохнув, сосчитал до ста и медленно поплёлся в столовую, ограничившись лёгким пинком по стулу, которому, впрочем, и этого хватило, чтобы рассыпаться на части…
Все уже собрались за столом, на котором вместо пирога с картошкой и сыром стояла большая ваза, привезённая отцом из Китая. Зачем ему вообще понадобился этот нелепый белый горшок с нарисованными драконами, никто так и не понял: воду в неё наливать не разрешалось, а, следовательно, для цветов из тётушкиного сада она не подходила. К тому же драконы меня очень раздражали ― их хитрые глаза всё время следили за каждым моим шагом, и, если бы не папино строгое:
– Даже не мечтай! ― бренные фарфоровые останки давно бы уже покоились под розовым кустом.
В комнате царила гнетущая атмосфера, и даже неугомонные братья вместо шуток и перешёптываний тоскливо листали свежий номер «People», видимо, забытый Бертой на кухне. Сама тётя была мрачнее грозовой тучи и, похоже, находилась не в лучшем расположении духа, потому что по десятому разу протирала и без того сияющие столовые приборы. А это был плохой знак, и надежды, что на этот раз обойдётся недолгими и не очень нудными наставлениями о «необходимости, наконец, повзрослеть и сдерживать свой дурной характер», таяли как снег весной.
Отец не смотрел в мою сторону и сосредоточенно крутил тарелку на столе, гипнотизируя её взглядом, и, видя его расстроенно опущенные уголки губ, я начал лихорадочно вспоминать, что же такого страшного натворил на этот раз, заслужив вызов на семейный совет. Но, как назло, в голову ничего не приходило…
Время шло, и, разбивая тягостное молчание, нервно засмеялся:
– Может, кто-нибудь объяснит, зачем мы собрались за столом, на котором нет даже сухарика? Я бы не прочь съесть чего-нибудь поаппетитнее этого китайского ночного горшка…
Отец тяжело вздохнул, протянув свёрнутую в трубочку бумагу:
– Не зря я опасался продолжения истории с твоим похищением. Кажется, нам объявили войну…
Итак, роковые слова были сказаны, и братья тут же, забросив журнал в угол, загалдели, перебивая друг друга, что нельзя спускать нанесённое семье оскорбление. Берта сердито швырнула ножи и вилки на стол, как по команде приземлившиеся возле каждой из тарелок, а на столе рядом с китайской вазой материализовались большой поднос с пирогом и два кувшина вкуснейшего лимонада.
И только отец продолжал молчать, глядя на странный документ в моей руке. Я развернул свиток, оказавшийся абсолютно пустым, и после недолгого раздумья применил нужное заклинание. Но что-то пошло не так: бумага вспыхнула, и через пару секунд в прожжённой ею дыре на любимой тётушкиной скатерти вместо послания богов осталась маленькая горстка пепла.
Берта всплеснула руками и погрозила небесам стаканом, быстро наполнившимся «успокоительной настойкой»:
– Вот этого я вам никогда не прощу ― бабушкина вещица, таких в этом вашем интернете не купишь…
После чего одним глотком осушила стакан, закусывая пирогом под смех повеселевших братьев. Моя бровь удивлённо поползла вверх:
– А что там было-то, па? Неужели грозили стереть нас в порошок? ― губы сами собой расплылись в ехидной усмешке.
Отец внимательно посмотрел мне в глаза, словно решая, стоило ли отвечать на вопрос, и, наконец, кивнул:
– Нам предъявили ультиматум ― через сутки мы должны прислать твою голову вместе с мечом бога войны, или они сравняют с землёй весь город. Осталось двадцать часов на размышление… Что скажешь, Генри?
Копившаяся неделю волна раздражения из-за конфискованного отцом меча неожиданно схлынула. Так бывает в море ― волна отступает, чтобы вскоре вернуться и огромным валом смести всё, что попадается на её пути. Я это знал и потому успокоился, положив на тарелку самый большой кусок пирога. Все терпеливо наблюдали, как я ем и подбираю оставшиеся крошки, забрасывая их в рот, запивая любимое блюдо холодным лимонадом. И только потом, подняв голову, смеюсь, с такой злостью ударив ладонью по столу, что вся посуда покрылась мелкими трещинами. Устояло лишь строптивое творение неизвестного китайского мастера.
