Последним в череде подсудимых в этот день был некий мужчина – хотя, признаться, его мужественность была весьма относительной; пожалуй, гораздо больше ему подходило слово «субъект», но все же числился он как представитель гордой мужской породы и в судебном протоколе фигурировал в качестве мужчины. Это был плюгавый, скукоженный, несколько пожухлый американец, который прожил на белом свете лет тридцать пять.
Похоже, тело его по чьему-то недосмотру забыли изъять из костюма, когда портной проглаживал брюки и пиджак тяжелым раскаленным утюгом, и поэтому плоская его фигура выглядела угловатой. Лицо было самое обыкновенное: лицо как лицо. Такие в основном и попадаются в уличной толпе: кожа землисто-серая, уши плотно прижаты к голове, словно он постоянно боится городского гомона и гула, а глаза усталые-усталые – глаза человека, чьи предки последние пять тысяч лет были полными неудачниками. Ну а на скамье подсудимых он, зажатый меж двух здоровенных кельтов в синих мундирах, очень походил на представителя давно вымершего племени, а еще на изможденного морщинистого эльфа, арестованного за браконьерство в Центральном парке, когда он вздумал расположиться на одном из лютиков.
– Фамилия?
– Стюарт.
– Полное имя?
– Чарльз Дэвид Стюарт.
Секретарь суда безмолвно занес эти сведения в книгу регистрации мелких преступлений и крупных проступков.
– Возраст?
– Тридцать.
– Кем работаете?
– Ночным кассиром.
Секретарь помедлил и взглянул на судью. Тот зевнул и спросил:
– В чем обвиняется?
– Обвиняется в... – секретарь заглянул в свои листочки, – ...в том, что нанес удар даме – в область лица.
– Вину признает?
– Признает.
На этом предварительные процедуры были завершены. Итак, Чарльз Дэвид Стюарт, на вид такой безобидный и неловкий, предстал перед судом по обвинению в оскорблении действием и нанесении побоев.
Показания очевидцев, к немалому удивлению судьи, свидетельствовали, что дама, которой обвиняемый со всего размаха заехал по лицу, вовсе не была его женой.
Мало того: пострадавшая вообще не была с ним знакома – и арестованный никогда не видел ее прежде, ни разу в жизни. Причин для совершения оскорбления действием было две: во-первых, дама разговаривала во время театрального представления, и, во-вторых, она без конца тыкала в спинку его сиденья коленками. В конце концов он не вытерпел: вскочил, повернулся к ней и, безо всякого предупреждения, нанес сильный удар.
– Вызовите истицу, – потребовал судья, несколько приосанившись. – Послушаем, что скажет она.
Собравшиеся в зале суда – их было совсем немного в этот чудовищно жаркий день – вдруг оживились. Несколько мужчин с задних рядов пересели вперед, поближе к судье, а молодой репортер заглянул секретарю суда через плечо, чтобы поточнее записать имя подсудимого на обороте какого-то конверта.
Истица поднялась с места. У этой женщины, которая почти добралась до полувекового рубежа, было решительное, чересчур, пожалуй, властное лицо, обрамленное золотистыми, с проседью, волосами. Платье – благородного черного цвета, и всем почему-то показалось, что она в очках; начинающий судебный репортер, кичившийся своей наблюдательностью, мысленно описал ее именно так, но вскоре спохватился – очков на ее носу, тонком и крючковатом, точно не было.
Звали ее, как выяснилось, миссис Джордж Д. Робинсон, а жила она по адресу: Риверсайд-драйв, дом 1219. Еще она сообщила, что она страстная театралка и потому иногда ходит на дневные спектакли. Вчера с нею были еще две дамы: ее кузина, они вместе живут, и некая мисс Инглс; обе присутствовали в зале суда.
Случилось же вот что.
Едва поднялся занавес, женщина, сидевшая сзади, потребовала, чтобы она сняла шляпу. Миссис Робинсон и сама собиралась это сделать, а посему столь неуместная просьба слегка ее раздосадовала – о чем она незамедлительно сообщила своим спутницам, мисс Инглс и кузине, с весьма пространными комментариями. Тогда она и обратила внимание на обвиняемого, который сидел прямо перед нею, потому что он вдруг обернулся и смерил ее непозволительно дерзким взглядом. Она тут же про него забыла, но когда – уже под самый конец первого действия – она что-то сказала мисс Инглс, этот наглец вскочил с места, развернулся – да как стукнет ее по лицу...
– И сильно стукнул? – спросил судья.
– Что значит «сильно»? – возмутилась миссис Робинсон. – Еще как! Мне потом горячие и холодные компрессы ставили на нос, всю ночь.
– ...всю ночь... на нос... – эхом прозвучало со скамьи, где сидели свидетельницы: эти две поблекшие дамы резко подались вперед и дружно закивали, подтверждая сказанное.
– А свет в зале в тот момент уже включили? – спросил судья.
– Нет еще, однако зрители, сидевшие рядом, все видели, и нашлись благородные люди – тут же схватили обидчика.
На этом выступление пострадавшей завершилось. Обе ее спутницы дали аналогичные показания, и присутствующие четко представили картину произошедшего: это было действительно насилие над личностью, причем совершили его без всякого повода, – классический пример ничем не оправданной жестокости.
Правда, единственное, что всех смущало, так это облик арестованного. Для мелкого мошенника вид у него был самый подходящий; всем отлично известно, что карманные воры обычно на рожон не лезут, такие тихони. Но этот-то напал на потерпевшую в переполненном театре, а для роли бузотера и забияки обвиняемый совершенно не годился. У него и голос был не тот, и одет он был не так, и усы были совсем не такие, какие бывают у тех, кто способен на подобные выходки.
