ПРОЛОГ
- У нас будет дом. Вот увидишь, когда-нибудь у нас обязательно будет свой дом.
- Большой?
- Очень большой. Ты сама сможешь выбрать количество комнат, если захочешь.
- С террасой?
- Можно и с террасой, почему нет? Мы обнесем его высоким кирпичным забором и разобьем на территории фруктовый сад. А перед домом оставим место для клумбы, ты ведь любишь цветы?
- Не очень… я больше люблю фрукты.
- Тогда никаких клумб. Когда-нибудь все так и будет, веришь мне?
- Конечно. Я всегда тебе верю.
Входная дверь издала тихий скрип, когда он приоткрыл ее ровно настолько, чтобы можно было заглянуть внутрь. Впрочем, кромешная темнота, опутавшая просторное помещение надежным непроглядным коконом, не оставляла простора для любопытствующих взглядов. И все же внутри никого не было.
Он знал это. Почувствовал, если б вдруг произошло чудо, и нежилой дом встретил его чужим присутствием. Разом выдохнул воздух, стянувший легкие, одним движением расширил зазор и тенью проскользнул внутрь старой пыльной комнаты. Под потолком тоскливо покачивался пустой плафон – лампочку Денис выкрутил когда-то сам, рассудив, что свет в этом помещении больше никогда и никому не понадобится.
Ошибся. Каждый год по нескольку раз исправно навещал это всеми забытое местечко, дорогое ему, как память о минувших счастливых часах, плавно перетекающих в долгие рассветы без сна. В этом не было смысла, но все равно возвращался, прекрасно зная, что никто не будет ждать его здесь. Она не рискнет…
Справившись с комом, неизменно подступающим к самому горлу каждый раз, стоило лишь оказаться внутри, Денис распахивал окно, впуская в затхлую комнату свежий холодный ветер с улицы. Неторопливо устраивался прямо на голом дощатом полу, вскрывал бутылку заранее припасенного коньяка, тут же сервировал две рюмки, одна из которых оставалась полной всю ночь, и так, незаметно, с головой уходил в воспоминания. Сдавался в добровольный плен навязчивых картинок – нарезок из коллекции фильмов своего богатого на ужасы прошлого, чтобы наутро, там, за дверью этой комнаты, они больше не мучили в исступлении его гудящую голову.
Это была устоявшаяся привычка, слишком быстро ставшая острой необходимостью.
- Почему ты такая грустная?
- Я… нет. Все в порядке. Просто подумала… Нет, неважно.
- Расскажи мне.
- Глупости всякие лезут в голову. Так, ерунда.
- И все-таки?
- Просто… когда у нас появится свой дом, пройдет много времени и все… изменится. Совершенно. Уже ничего не будет так, как прежде. Мы с тобой тоже изменимся, и у тебя… скорее всего, начнется совсем другая жизнь.
- Что ты имеешь в виду?
- А ты не понимаешь? Этот дом, о котором ты говорил, он не будет нашим. К тому времени у тебя появится кто-то, с кем ты захочешь там жить, а я…
- Ты?..
- Нет, ничего, забудь. Ничего.
Каждый визит приходится на строго определенную дату. Их совсем немного. Сегодняшняя, например, знаменует Ее день рождения и ровно одиннадцать лет с того памятного дня, как они не смогли побороть искушение и не задумываясь бросили вызов всему оставшемуся за пределами комнаты миру, окончательно соединив воедино свои жизни, горячо и безнадежно вплетаясь в тела друг друга со всей страстью, на какую только способны спятившие от бесконечных запретов отчаявшиеся влюбленные.
Позже он не раз убеждался в том, что запреты придумывают не просто вследствие безделья и скуки. Есть вещи, от которых нельзя беспечно отмахнуться лишь потому, что очень хочется. Нарушение общепризнанных правил вначале обязательно вызывает эйфорию от собственного могущества, и кажется, что расплата за него никогда не наступит. Тем больнее потом сознавать обратное, падать с собственноручно возведенного пьедестала в самую грязь и увязать в ней все больше, ощущая, как надежда утекает сквозь пальцы. Чувствовать опустошение, выжигающее огромные дыры изнутри. В конечном итоге все постепенно, хотя и очень болезненно, с огромными потерями и лишениями, обязательно возвращается на свои места.
Он прошел все существующие стадии процесса саморазрушения, познал все прелести изнуряющего одиночества, перепробовал самые различные стимуляторы, сулящие ошеломительный возврат к яркой жизни, словом, сделал все возможное, чтобы окончательно себя угробить, но почему-то все еще был жив, жив… Хотя давно уже ощущал себя выпотрошенным изнутри манекеном, который почему-то умеет чувствовать боль даже от эфемерных воспоминаний.
Когда вкус коньяка уже не воспринимается, в ход незамедлительно идет крепкое курево, блистательная новинка, которая, если верить знакомому дилеру, сшибает наповал, обеспечивая полный снос башки. Вытащив косяк, Денис поднес его к прищуренным глазам и покрутил задумчиво двумя пальцами, рассматривая в темноте.
Она не придет…
Раньше любила приходить сюда, пока не решила вдруг раз и навсегда вычеркнуть его из своей жизни, прибегнув к самому радикальному и болезненному из всех существующих способов.
Сука. Мерзкая дрянь.
Огонек коротко вспыхнул и тут же погас; Денис медленно втянул в себя отравленный никотином воздух, так же медленно выдохнул.
Никогда…
Тихий скрип входной двери показался ему слуховым обманом, порожденным действием коньяка, умноженного на горький наркотик, но тоненькая полоса света, похожая на свечение фонарика, шустро образовавшаяся в зазоре между дверным косяком и почти сразу погасшая, никак не могла быть галлюцинацией. Тупой кусок плоти, перекачивающей кровь, гулко ударился о грудную клетку с внутренней стороны и тут же провалился куда-то вниз.
